Иначе говоря, возникновение эмоций противоположно тому, как мы это обычно себе представляем. Вы думаете, что видите змею, испытываете страх, а затем отпрыгиваете, чтобы увернуться от нее. Но ведь змеи очень быстрые, а ваш сознательный, аналитический ум – медленный. Если бы вы ждали, когда мозг определит, что шорох в траве создает змея, стало бы уже поздно: змея укусила бы вас. Субкортикальный (подкорковый), неосознаваемый процесс, протекающий в мозге, быстро уводит вас от опасности, и только после этого мозг понимает, почему вы отпрыгнули, и сообщает, что вы испугались. Все это происходит так быстро, что вам кажется, будто события происходили в обратном порядке. Точно так же, ощущая боль в руке, вы полагаетесь на контекст. Если вас просто ударили кулаком, мозг привязывает к этому определенную эмоцию – гнев и стремление отплатить либо страх и желание убежать, чтобы увернуться от очередного удара. Однако если бы боль была вызвана прививкой от гриппа, вы испытывали бы другие эмоции – смирение, разочарование или стоицизм в сочетании с оптимизмом по поводу того, что вакцинация поможет вам не заболеть этой зимой. Одно и то же физическое ощущение порождает два разных потока эмоций.
Нейробиолог Джозеф Леду проводит различие между эмоциями, которые возникают под влиянием действий, направленных на выживание, и всеми остальными. К числу таких действий относятся защита, создание запаса энергии и пищи, поддержание водного баланса, терморегуляция и размножение, а в основе их всех лежат отдельные нейронные сети. История человеческих стратегий выживания восходит еще к одноклеточным организмам (таким как бактерии), которые, несмотря на отсутствие нервной системы, обладают способностью закрывать свою полупроницаемую наружную стенку при наличии вредных веществ, а также усваивать вещества, имеющие питательную ценность
[274]. Наши собственные нейронные сети, отвечающие за выживание, содержат химические системы, регулирующие реакцию на взаимодействие с людьми. Окситоцин и вазопрессин определяют способность человека сближаться с окружающими и потребность в их внимании. Даже у такого примитивного существа, как червь, есть некий эквивалент этого – нейропептид нематоцин, который в активном состоянии вызывает у них желание спариваться
[275]. Черви с заблокированным нематоцином не особенно стремятся к размножению, и, даже когда предпринимают такую попытку, им это не очень хорошо удается.
Нейронные сети, отвечающие за выживание, у разных видов, от червя до человека, повышают приоритетность специфической реакции мозга и тела, одновременно с этим блокируя другие сети и действия
[276]. Когда мозг и тело приходят в возбуждение, внимание фокусируется на соответствующих внешних и внутренних стимулах, системы мотивации активируются, совершается действие, происходит обучение и формируются воспоминания. То, что мы называем эмоциями или чувствами, возникает тогда, когда мы осознаем, что нейронная сеть выживания или мотивации активна, или фиксируем какое-либо изменение состояния тела, а затем (и это самое поразительное) наше сознание оценивает это состояние и дает ему название
[277].
Это явление иллюстрирует один из моих любимых экспериментов в области психологии – эксперимент с шатким мостиком
[278]. Студенты мужского пола переходили по одному из двух мостов. Переход по первому (шаткому мостику, расположенному высоко над глубоким ущельем) должен был вызывать страх, в отличие от второго (там был прочный мостик, расположенный в трех метрах над землей). На противоположном конце каждого моста участников ждала тайная помощница экспериментаторов, она просила их заполнить анкету с вопросами о живописной местности для проекта по психологии, над которым она работает. Когда молодые люди заканчивали заполнять анкету, девушка записывала свой номер телефона на случай, если у них появятся еще какие-то мысли. Экспериментаторы выдвинули предположение о том, что мужчины, перешедшие шаткий мостик, будут к тому времени испытывать психологическое возбуждение (из-за страха), но истолкуют или ошибочно отнесут его на счет сексуального влечения к девушке. С учетом этого авторы эксперимента предположили, что в первом случае мужчины с большей вероятностью позвонят девушке, чтобы назначить свидание, по сравнению с теми, кто шли по прочному мосту. Именно это и было обнаружено. (Эксперимент лег в основу одной из самых запоминающихся сцен из телесериала «Безумцы» [Mad Man]. Роджера Стерлинга и Джоан Холлоуэй, гуляющих вечером по улицам Нью-Йорка, ограбили, оба ужасно напугались. Сразу же после бегства грабителя они, уединившись, страстно занялись сексом.) По данным других исследований, такая ошибка атрибуции характерна для целого ряда эмоций
[279]. Все это подчеркивает парадоксальный вывод: эмоции – это когнитивные конструкции, которые зависят от обстоятельств и интерпретации.
Такой взгляд на происходящее заставляет нас переосмыслить эмоции животных. Никто не утверждает, что братья наши меньшие их не испытывают. Они определенно ощущают эмоции, но, по всей вероятности, несколько иначе, поскольку у них нет когнитивных аналитических инструментов для комплексной интерпретации, как у людей. Многим владельцам собак кажется, что наши любимцы ощущают целую гамму эмоций, подобных человеческим, например: испытывают радость, когда кувыркаются в траве, стыд – когда испачкают диван, зависть – когда хозяин играет с другим домашним животным, грусть – когда их оставляют одних надолго. Одно из возможных объяснений состоит в том, что мы наделяем своих питомцев человеческими качествами. Другое объяснение – животные испытывают протоэмоции, в какой-то мере напоминающие человеческие. Однако создается впечатление, что некоторые эмоции вообще не свойственны собакам и другим животным
[280]. Например, моя собака Мадлен, считающаяся членом нашей семьи, не испытывает отвращения. То же самое можно сказать и о череде лучших друзей человека, которые были у нас до нее: Винифред, Шэдоу, Изабелле, Шарлотте, Карме и Найнтинайн. Собаки едят что угодно, могут валяться на чем угодно и не выказывают отвращения, которое, по всей видимости, свойственно только человеку. В младенческом возрасте мы не испытываем этой эмоции, и это длится до 3–4 лет, но как только она появляется, то сохраняется уже до конца жизни. На самом деле, чем мы старше, тем шире наш опыт отвращения, ведь мы созерцаем не только экскременты или испорченную пищу, но и несправедливость, насилие и мошенничество.
