Выбор пал на бывшего начальника штаба Одесской ВМБ Деревянко, который хорошо знал начальника штаба Приморской армии Шишенина и начальника его оперативного отдела полковника Крылова. В задачу Деревянко входило выяснить положение Приморской армии, прикрывающей Севастопольское направление, и прозондировать намерения ее командования.
Последний вопрос был наиболее деликатным, так как в быстро меняющейся после немецкого прорыва обстановке, особенно в случае потери связи с вышестоящим командованием, позиция командующего могла стать решающей. Поэтому, отправляя Деревянко в штаб Петрова, Елисеев предельно политкорректно и очень дипломатично сформулировал основную цель миссии: «Мне нужны последние данные по левофланговой Приморской армии и ее намеренья. Предполагает ли она отходить, или, точнее, сможет ли она отойти к Севастополю для его обороны».
Формально Деревянко отправлялся и в штаб командования войсками Крыма. Но сведениям его начальника, генерал-майора Иванова, Елисеев не очень доверял. Как выразился начальник штаба флота, «вряд ли у него самого имеется полная обстановка».
Найдя в Симферополе штаб Левченко, Деревянко встретился с Ивановым и ознакомился со штабными картами. Несмотря на то что на картах была обстановка суточной давности, в ней уже наметилась основная тенденция отхода с Ишуньских позиций. После прорыва врагом обороны на стыке крымских армий они были вынуждены отходить по расходящимся направлениям. При этом предполагалось, что Приморская армия будет отходить к Севастополю. Но немецкие дивизии уже обошли ее левый фланг и двигались от Каркинитского залива на Евпаторию и Саки, угрожая отрезать армию от Севастополя.
Сам штаб войск Крыма планировал вместе с 51-й армией отходить в сторону Керчи, к Ак-Монайским позициям. Деревянко изъявил желание отправиться в штаб Приморской армии. Иванов не возражал и отправил Деревянко на поиски КП Приморской армии вместе с отправлявшимся туда оператором штаба войск Крыма.
Деревянко рассчитывал найти штаб Петрова в Экибаше. Но там оказались лишь тыловые службы. А сам штаб все еще находился севернее — в Айбары. В штабе оказался и сам командующий армией.
Петров, который, по словам Деревянко, «не стеснялся в выражениях», обвинил в катастрофе командование войсками Крыма, назвав его «излишней инстанцией», штаб которой находился в 120 км от линии фронта, а также командование 51-й армии, считая, что Батов преждевременно сдал позиции; Петров высказался о нем и его армии особенно нелестно.
Деревянко отнесся к не совсем объективной реакции Петрова с пониманием: «Петров рвался к Перекопу еще с Одессы, помочь 51-й армии устоять, думал, что здесь она продержится до прихода Приморской армии, как приказывала Ставка своей директивой от 30 сентября. А теперь из-за неустойчивости крымских войск он со своей армией попал в опасное положение преследуемого врагом. Тут не только будешь критиковать, но и зачертыхаешься в адрес соседа. Было за что крепко ругать. Ведь, считай, Крым потерян».
Успокоившись, Петров приказал начальнику оперотдела Крылову нанести на карту Деревянко не только текущее положение армии, но и схему боев Приморской армии у Ишуньских позиций, чтобы Деревянко и при докладе «там у себя» мог использовать ее «как бы из первоисточника», в противовес версии Батова.
Также Петров попросил Деревянко доложить в штабе флота о его намерении «отводить армию к Севастополю любыми путями, может, даже придется кружным, так как противник, охвативший сейчас наш левый фланг, может перехватить прямые пути».
Без командующего (29 октября — 2 ноября)
По возвращении в Севастополь Деревянко доложил о результатах поездки Елисееву и по его настоянию повторил свой доклад перед Октябрьским. Реакция Октябрьского на сложившееся положение также была довольно эмоциональной и в принципе не отличалась от позиции, занятой Петровым: «Комфлот, рассматривая карту, заметно нервничал, критически оценивая деятельность руководителей Крымских войск за неумелую оборону Крыма».
Сложившееся положение было критическим и требовало принятия немедленных решений. Информация о расположении дивизий Приморской армии, привезенная Деревянко, была более свежей, чем положение войск, известное Иванову. Но на момент доклада и она успела устареть, так как Крылов наносил на карту положение шестичасовой давности.
Противник стремился как можно быстрее выйти к Севастопольскому шоссе. Перехватить шоссе и остановить продвижение противника к базе флота Приморская армия уже не успевала. Но было неясно, сумеет ли она вообще попасть к Севастополю, даже если начнет движение кружным путем. В любом случае быстро выйти к городу она уже не могла.
Поэтому фактор времени приобретал решающее значение. База флота не была готова к обороне с суши, так как все силы были брошены на то, чтобы остановить врага на Ишуньской позиции и не пропустить в степную часть Крыма.
Единственная относительно крупная стрелковая часть, которой на тот момент располагал Севастополь, — 7-я бригада морской пехоты, — была брошена Левченко на Перекоп. Батальоны морской пехоты находились в стадии формирования, и возможности их даже на укрепленных позициях оборонительных районов были весьма ограничены. Было не ясно, смогут ли они продержаться до подхода Приморской армии или переброски каких-либо других частей. Это во многом зависело и от того, будут ли их поддерживать огнем наиболее мощные корабли Черноморского флота.
Оборона главной базы флота имела неясные перспективы. Невозможно было определить, сколько времени она сможет продержаться, обороняясь лишь собственными силами. Вместе с тем ее эвакуация, даже частичная, также требовала значительного времени. Решение нужно было принимать как можно быстрее.
И командующий флотом принял его практически немедленно. Через три часа он отбыл из Севастополя на эсминце «Бойкий» для оценки пригодности портов Потийской военно-морской базы к перебазированию основных сил ЧФ, оставив за себя начальника штаба флота Елисеева. Было ли такое решение оптимальным, а сам вопрос — наиболее важным в сложившейся ситуации? Требовалось ли личное присутствие командующего флотом в Поти и мог ли он в такой момент оставлять Севастополь?
На этот счет впоследствии высказывались разные мнения. И не только историками и публицистами, но и самими участниками событий. Докладывавший Октябрьскому ситуацию перед его отъездом Деревянко впоследствии писал: «При всем величайшем уважении к этой личности, не побоюсь сказать — преклонении перед его воинскими, партийными и общечеловеческими добродетелями… я обязан честно сказать правду: уход комфлота из Севастополя в далекие тыловые базы, даже по важнейшим делам флота, в угрожающей для Севастополя ситуации надо признать неоправданным».
Похоже оценил отъезд Октябрьского на Кавказ и член Военного совета ЧФ Кулаков: «И все же я считал, не скрывая этого от Филиппа Сергеевича, что его решение отлучиться в тот момент из Севастополя, пусть на короткий срок, было не лучшим».
Как бы там ни было, но Октябрьский выехал в Поти в тот момент, когда информация об ухудшении положения на фронте и росте угрозы главной базе флота из всего высшего командования войсками Крыма была доступна ему одному. И так как эта информация носила полуофициальный характер, он не довел ее ни до сведения командующего войсками Крыма, ни до наркома ВМФ.
