– Я принимаю ваши условия, – твердо произнес он.
Агельтруда встала и, сняв с себя шаль, накрыла ею тело Ратольда. Внешне выглядело так, будто заботливая мать берет своего незадачливого сына под свое крыло.
– Вы приняли мудрое решение, – сказала она и вышла.
Сергий громко благословил Ратольда за его поступок. Дело удалось.
* * * * * * *
Вскоре дом Ратольда покинул и Теофилакт. В доме германца остались Сергий и Адальберт, составившие все необходимые приказы по гарнизону Ратольда и добившиеся его подписи и печати. Теофилакт же поспешил к Замку Святого Ангела, ибо он соврал Ратольду, когда говорил о его взятии. На тот момент крепость еще не была взята, и это было самым тревожным моментом во всей кампании. Однако волнения Теофилакта были беспочвенными. Альберих успешно поднялся вверх по Тибру и, транзитом через Город Льва, имея на руках приказы папы и префекта, без боя вошел в замок и аккуратно заменил все германские посты людьми из римской милиции.
Утром следующего дня, взору патрулей баварской части гарнизона, выступивших к Марсову полю, предстали штандарты Рима, Византии и Сполето, вывешенные с парапета Замка Ангела и со стен города Льва. Большинство к этому отнеслись спокойно, лишь немногие сопоставили этот факт с отсутствием своих командиров и встревожились. Однако вскоре их треволнения улеглись, ибо к лагерю подъехала кавалькада всадников, среди которых германцы с облегчением узрели своего молодого командира в обществе главы римской милиции Теофилакта и прочих благородных господ.
Пока глашатай зачитывал приказы по гарнизону, сначала на латыни, а затем на языке варваров, Ратольд с робким любопытством оглядывал своих людей, боясь их реакции на услышанное. Однако, большинство баварцев с энтузиазмом и облегчением восприняли весть о том, что им придется оставить не слишком благожелательный к ним город, где все время приходилось быть начеку и где было не слишком много возможностей для солдатских развлечений. Вескую роль сыграла и новость о возмещении жалованья – мошна графа Адальберта сделала свое дело на «отлично».
Понемногу успокоившуюся душу Ратольда, однако, вскоре вновь смутили крики старых воинов, пожелавших узнать о судьбе Фароальда. Теофилакт, в отличие от Ратольда, был готов и к этому, поэтому людям было объявлено, что Фароальд и десяток знатных лиц, входивших в руководство германского гарнизона, остаются при дворе папы римского в качестве представителей Его Высочества Арнульфа, короля германцев и императора франков.
У Ратольда сжалось сердце. Он понял, что Фароальд и высшие чины гарнизона остаются банальными заложниками на случай возможного клятвопреступления Ратольда. Он вскинул глаза на Теофилакта, но, встретив ответный стальной взгляд грека, быстро отвернулся. Ради собственного блага, после унизительной ночи теперь пришлось пожертвовать и своим старым другом.
Спустя два часа приказы были зачитаны и гарнизону, стоявшему на территории преторианского лагеря. В последующие дни римская милиция заняла все сторожевые посты в городе и изъяла оружие у германского гарнизона, оставив его только каждому десятому воину. Ну а на пятый день после ареста Фароальда распахнулись Соляные ворота города, сквозь которые некогда ворвался первый покоритель Рима – варвар Аларих
68. На этот раз Соляные ворота стали свидетелями в каком-то роде небольшого реванша римлян – через них уходил из города германский гарнизон Арнульфа Каринтийского. Пройдет около семидесяти лет, прежде чем германская армия снова увидит эти ворота.
Эпизод 11.
1650-й год с даты основания Рима, 11-й год правления базилевса Льва Мудрого, 5-й год правления франкского императора Ламберта (октябрь 896 года от Рождества Христова)
Солнечным октябрьским днем, на какие иногда еще расщедривается природа Италии в осеннюю пору, его светлость мессер Адальберт, граф Тосканской марки, направлялся на своих носилках в Латеранский дворец. Епископ Рима Стефан Шестой собирал ближайших единомышленников на очередной совет. По слухам, инициатором встречи выступала неутомимая Агельтруда, а папское присутствие должно было придать сему событию освященность всех его будущих решений самим Святым престолом.
Граф Адальберт, покачиваясь в своих носилках, с любопытством рассматривал город и его жителей, поминутно удаляясь в философские и исторические фантазии, благо характер графа, мечтательный и временами сентиментальный, весьма располагал к этому. Вдобавок ко всему он был человеком для своего времени чрезвычайно образованным, его эрудиция, образ действий и слог вызывали у многих ностальгические воспоминания о славных гражданах Рима, населявших сей город в период его наивысшего могущества.
Сам граф также постоянно уносился мыслями в те славные времена, созерцая вокруг себя проплывавшие мимо полуразрушенные памятники бывшей столицы Вселенной. Он вглядывался в лица прохожих, пытаясь уловить в их словах, мимике и жестах хоть какой-нибудь отпечаток, оставленный им великими предками. Порой его искания заканчивались удачей, и он спешил воздать хвалу Господу за сохраненные крупицы древнего генофонда, однако, в массе своих исследований, он чаще приходил к печальному для себя выводу, что пыль четырех столетий неубираемым слоем легла на город, нашествия чужих народов и суровые эпидемии навсегда изменили облик его жителей, и даже язык их все больше заимствует от речи греков и варваров, все дальше отходя от языка, принесшего славу Вергилию и Горацию.
Ну а, собственно, разве могло быть иначе, когда город в течении веков являлся центром притяжения для захватчиков, видевших венцом своей жизни торжественный вход в Капитолийский Форум и дворец цезарей? Разве многое могло уцелеть после вторжения Алариха, который лично признавался, что некий демон в его душе приказывал ему «Иди, и разрушь Рим»
69? Стоит ли тратить усилия на поиски потомков сохранившихся патрицианских фамилий, если после ухода Тотилы, согласно летописям, в Риме на протяжении сорока дней не оставалось ни одного человека, ни патриция, ни плебея, ни раба? Не пристало ли более возблагодарить Небеса за то, что Рим хотя бы вновь ожил, что его улицы снова заполнены гомоном торговцев, детей, солдат? Ведь Рим век за веком, шаг за шагом, в последние полтысячи лет уступал звание столицы сначала Константинополю, когда империя еще хотела казаться единой, затем Равенне, когда император Гонорий бросил Вечный город на поругание Алариху и Гензериху
70, а сейчас еще и Павии, где теперь предпочитают жить итальянские короли.
Да, Рим тогда безнадежно проиграл войну за право считаться светской столицей Мира, его меч заржавел, его сыны, некогда наводившие ужас на все народы, обрюзгли и забронзовели физически и духовно, их воинская доблесть переродилась в эпикурейство и стяжательство. Однако, великий город не стал вторым Вавилоном или Карфагеном, но нашел в себе новую, невиданную до сей поры, силу вновь поставить под свою власть всех властителей Европы. Этой силой явилась христианская церковь, в свое время внесшая решительный вклад в крушение Древнего Мира, а сейчас медленно строившая на его обломках новую цивилизацию.
