Постепенно Беренгарий перешел к делу. Адальберту уже было известно о смерти Ламберта, после чего постороннему наблюдателю, в отношениях графа с префектом, стало совсем сложно понять, кто из них двоих пленник, а кто хозяин города и тюрьмы. Весть же о смерти брата Ламберта и пострижении Агельтруды привело Адальберта в радостное смятение победителя в русской рулетке. Его острый ум быстро просчитал оставшиеся возможные варианты раскладываемого в Италии пасьянса, и он увидел свои, реально осязаемые, шансы на долгожданное возвышение.
Беренгарий же вел свою игру, сценарий которой они неоднократно прорабатывали с Альберихом. Заявив о своей полной покорности императору Арнульфу, Беренгарий, как король Италии, потребовал от Адальберта вассальной присяги и письменного отказа от своих прав на королевский и императорский титулы, взамен которых Беренгарий обещал незамедлительно предоставить Адальберту полную свободу.
Адальберт медлил с ответом. От его чуткого уха не укрылся тот факт, что письменный отказ Беренгарий требовал оформить в обращении к нему лично, а не к Арнульфу, объясняя это законом вассалитета («вассал моего вассала – не мой вассал»). Встретив стену молчания со стороны тосканца, голос смиренного христианина Беренгария мало-помалу начал звенеть стальными нотками. Наконец, он напомнил Адальберту, что тот был заключен в тюрьму, подняв мятеж не только против Ламберта, но и против папы Иоанна, законно избранного преемника Святого Петра, и суд над ним за это еще пока никто не отменял. Ну и в довершении всего прочего, кивнув в сторону Альбериха, Беренгарий нетерпеливо бросил:
– Что же касается взаимоотношений среди светских правителей, то мессер Альберих, граф Камерино и правитель Сполето, заявил мне о своих правах на вас, как на своего пленника, в чем присягнул мне на Святом распятии и чему, по его словам, есть множество свидетелей.
Адальберт окинул взглядом Альбериха и быстро отвел глаза, удивляясь в душе впечатляющему взлету этого откровенного проходимца. В то же время у него заныло сердце, перспективы Беренгарий обрисовал ему действительно не слишком радужные. Среди всей постепенно складывающейся картины мира, так сильно изменившейся за последний месяц, среди всех возможных направлений своих действий, Адальберт увидел то главное, чего он сейчас должен достичь во что бы то ни стало – свободы! Находясь все это время в Павии, он ощущал себя бессловесной и беспомощной игрушкой всех совершавшихся на Апеннинах интриг, в любой момент он мог быть казнен, продан, обменян ради достижения собственных целей одной из многочисленных враждующих итальянских партий. Вернувшись же в Тоскану, он будет вновь предоставлен самому себе. Что касается клятв, то ни он сам, ни Беренгарий, никто, кроме Вседержителя, не ведает, какие события могут развернуться в ближайшее время. Кто бы мог подумать еще месяц назад, что Господь призовет к себе восемнадцатилетнего, пышущего здоровьем императора Ламберта, вовсю строившего планы на будущее? Может ли не считать свои дни куда более возрастной Беренгарий, имеющий в наследниках единственную дочь, может ли далеко загадывать вперед гниющий заживо Арнульф?
Придя к решению, Адальберт, как осознавший всю глубину своего прегрешения раб, повалился в ноги Беренгарию, взывая к милосердному сердцу короля и его душе верного христианина, который, согласно заповедям Христа, обязан любить недругов своих, как самого себя. Закончил он все это словами о своей готовности признать Беренгария королем Италии и собственным сюзереном, для чего готов подписать все запрашиваемые Беренгарием документы. Альберих с ухмылкой все это время смотрел на Адальберта, понимая невысокую цену произносимым в данную минуту пафосным словам.
Беренгарий же чувствовал себя на высоте своего положения, величественным королем, перед которым сгибают спины непокорные магнаты, и христианином, прощающим столь долго вредившего ему грешника. Очень может быть, что грех гордыни в данную минуту завладел душой Беренгария, но, наверное, мало кто, из живущих на Земле, окажись он в подобной ситуации, смог бы достойно противостоять этому колоссальному искушению.
На следующий день, когда писари подготовили необходимые пергаменты, в здании городской ратуши, в присутствии пары сотен глаз любопытствующей черни, Беренгарий принял присягу верности и от Адальберта Тосканского, и от графов Вероны и Бергамо, и от сполетского маркграфа, да-да уже маркграфа, Альбериха, о чем выпущен был соответствующий указ. После этого Беренгарий велел писарям составить еще три письма, на этот раз на имя Арнульфа Каринтийского, где, коротко описав свои достижения, преподнес это как дар «Арнульфу, благочестивейшему Августу, венчанному Богом, великому, миролюбивому императору римлян». Эти письма были вручены трем гонцам, отправившимся на следующий день в сторону Альп по трем разным дорогам, ибо в то неспокойное время это значительно увеличивало шансы на то, что письмо дойдет до своего адресата.
Закончив деловую часть визита, Беренгарий, наконец, позволил себе и своей свите расслабиться – следующие два дня король провел в праздных развлечениях, прерываемых исключительно на молитвы. А утром 1 декабря, поднявшись на крепостную стену, Альберих Сполетский мысленно похвалил себя за свою предусмотрительность и точный расчет – на горизонте с полуденной стороны появилась вооруженная колонна с развевающимися флагами Тосканы.
В течение следующего часа, пока тосканский отряд приближался к городу, гарнизон Павии и войско Беренгария спешно предприняли меры для предотвращения возможной атаки соперника – лучники заняли свои места в бойницах стен, ворота были подняты, на стенах крепости были вывешены штандарты, предупреждая непрошеных гостей о запрете для них входа в город. Тосканцы остановились в очевидном недоумении – по всей видимости, они не рассчитывали на долгую осаду Павии, поскольку не захватили с собой осадных орудий, с их стороны ставка также делалась на скорость достижения итальянской столицы, куда они намеревались проникнуть силой всепобеждающего тосканского золота. Теперь же их предводительница, кусая свои прекрасные губы, лихорадочно пыталась сообразить, как ей надлежит поступить далее.
Беренгарий и Альберих, чтобы облегчить ей принятие решения, выпустили из стен города парламентера, с которым они прощались без надежды увидеть скоро вновь, но который, по их мнению, должен быстро и самостоятельно разрешить конфликт. Город покинул сам граф Адальберт, отправившись навстречу обожаемой супруге. Альберих насмешливо наблюдал, как Адальберт на коне направляется к отряду своих земляков, пришедших ему на помощь.
«Дорого бы я дал, чтобы послушать, как Адальберт будет объяснять своей Берте бессмысленность ее появления здесь. Думается, навряд ли бы я услышал голубиное воркование, скорее это напоминало бы атаку бешеной орлицы на осрамившегося павлина. Так или иначе, но готов поспорить, что в ближайший месяц Адальберту нечего и мечтать о супружеском ложе».
Альберих оказался прав. Графские слуги, после трогательной встречи своих хозяев, затем в течение доброго часа не решались подходить к их шатру и только издали испуганно прислушивались к гневным визгам Берты и грохоту переворачиваемой ею походной утвари, сквозь который практически не было слышно робких попыток Адальберта оправдаться.
