Теодора вернулась в свои покои уже в пору теплого майского рассвета. Она с упоением вспоминала события ушедшего дня, прижимала к груди розу, которая прилетела к ней вестником грядущего счастья. Она и впрямь в этот момент чувствовала себя по-настоящему счастливой и, засыпая, только твердила имя любимого:
— Иоанн… Иоанн… Джованни…
Эпизод 9. 1655-й год с даты основания Рима, 15-й год правления базилевса Льва Мудрого, 1-й год правления императора Запада Людовика Прованского (10 мая 901 года от Рождества Христова)
Едва только поезд архиепископа Равеннского исчез из поля зрения самой высокой сторожевой башни в Лукке, Теодора с удвоенной энергией вернулась к делам политическим. Тому было самое время, ибо давление со стороны тосканской семьи на Людовика превысило уже все мыслимые нормы и стало до неприличия очевидным для всех. Слабохарактерный Людовик, податливый на лесть и дорогие подарки, наивно надеялся отделаться от назойливых родственников пустыми обещаниями и уступкой им малозначимых феодов в Лангобардии. Тосканцы метили явно на большее.
10 мая 901 года Людовик был вынужден согласиться на сбор малого королевского совета. На совете, помимо него, королевы Аделаиды, троюродного брата императора пятнадцатилетнего Гуго Арльского, присутствовали также королевские советники Ротерий и Адалельм, тосканская семья в лице Адальберта, Берты и их сына Гвидо, а также еще один Адальберт, маркграф Иврейский, и Теофилакт с Теодорой в качестве представителей Рима де-юре и как противовес тосканскому клану де-факто. Стоял чудесный майский вечер, в распахнутые настежь окна непрерывным потоком лился чудесный многоголосый хор птиц, и до боли в голове пьяняще пахло жасмином.
Прошло три месяца со дня императорской коронации Людовика, и последнему уже давно пора было от непрерывных празднеств переходить к делам менее приятным, но гораздо более важным. Хвала Небесам, что в течение этих месяцев враги императора никак не проявляли себя, но бесконечно это продолжаться не могло, и воцарившееся затишье на Апеннинах очень многие находили классическим затишьем перед надвигающейся бурей.
Все эти соображения в качестве прелюдии изложила Берта Тосканская. Нежно поглаживая руку своего супруга (Теодора на сей факт не обратила ровным счетом никакого внимания) и глядя своими огромными голубыми глазами прямо в лицо теряющегося от этого взгляда Людовика, Берта продолжала, что называется, грузить императора:
— Благодарение Всемогущему Господу за мир и спокойствие, распространившееся на италийские земли, красноречиво свидетельствующие о благоволении Небес за произведенный нашим народом и Церковью выбор и о достоинствах цезаря Людовика. Но в наше неспокойное время даже столь благочестивым и прославленным правителям необходима помощь и поддержка влиятельных слуг его, коих надлежит держать в ласке и сытости на страх и злобу врагам своим. А последних, увы, ваше высочество, не так уже и мало и не стоит обольщаться мертвенной тишине из логовищ их, они, подобно змеям, затаились в надежде на ошибки и беспечность вашу. Посему, ваше высочество, предлагаем рассмотреть меры по ослаблению и уничтожению ваших врагов, для чего предлагается следующее…
Речь Берты полилась дальше. Чем дольше слушали ее собравшиеся, тем большее изумление отражалось на их лицах от разыгравшихся аппетитов тосканской семьи. Представив главными врагами Людовика Беренгария Фриульского и Альбериха Сполетского, что, впрочем, полностью соответствовало истине, Берта увлеченно принялась виртуально растаскивать их земли. В частности, Людовику, по ее мнению, надлежало, в пику недавним решениям Беренгария, разделить Фриульскую марку на две сопоставимые части, выделив из ее состава область Вероны, а из Сполетского герцогства отторгнуть камеринское графство и ряд феодов, которые предлагалось просто-напросто подарить Тоскане (а кому же еще?), отблагодарив тем самым верных сторонников нового императора. В Верону и Камерино также предлагалось поставить управителями тосканских или бургундских марионеток. Разумеется, данные операции не могли быть осуществлены никак иначе, чем насильственным путем, и свой первый и главный удар Берта предложила немедленно нанести по Беренгарию.
— Вышеозначенный Беренгар, именующий себя, заметьте, королем Италии, на данный момент открыто оспорил факт вашей императорской коронации и не признает вас своим сюзереном. Поход на Верону, одобренный Римом и совершенный Вашим высочеством, позволит ликвидировать формальное двоевластие в стране и устранит вашего самого опасного врага.
— А как же Сполето?
— С этим Альберихом можно будет разобраться позже. Победив Беренгара, вы, ваше высочество, возможно, даже избежите войны со Сполето, если признаете права Альбериха на герцогство с определенными территориальными уступками, о которых я уже сказала. Перед Альберихом будет выбор сохранить за собой значительную часть герцогства или потерять все. Варвар, попустительством Небес отобравший каким-то злодейством, чарами или еще чем-то, герцогство у несчастной Агельтруды, будет благодарен вам до конца дней своих уже за это. В тоже время разделение Сполето необходимо, дабы ослабить сильного врага своего.
Последняя фраза Берты была лишней. Теодора ринулась в бой:
— «Своего» или Тосканы? Герцог Альберих до сего дня не обозначил своего отношения к великолепному императору Людовику. Его доблесть известна всей Италии и, заключив с ним союз, вы, ваше высочество, получили бы в его лице могущественного друга.
— «Друга» вашего или императора? — в тон ей ответила Берта. — Друг не преминул бы явиться с прошением к Людовику во время его коронации в Риме, друг не объявлял бы мобилизацию своих вассалов в тот момент, когда войско Людовика проходило вдоль его границ. Друг не приносил бы вассальную клятву верности узурпатору Беренгару!
— Альберих был не единственным, кто принес клятву верности Беренгарию Фриульскому, — Адальберт заметно съежился при этих словах Теодоры, — и на тот момент Беренгарий был единственным законным и коронованным правителем Италии. Но Альберих остался верен своей клятве, а не переметнулся в стан более сильного, прикрываясь, словно фиговым листком, тем фактом, что его супруга таковой клятвы не давала и от обязательств, стало быть, освобождена.
Обе благородные дамы поднялись со своих мест, уничтожая друг друга взглядами, полными ненависти.
— Ваше высочество, — вскрикнула Берта, — мне наносят оскорбления в моем же собственном доме!
— Прошу вас, милые донны, немедленно успокоиться. О каких союзах может идти речь, если мы в своем узком кругу не находим согласия? — веско заметил Людовик. Ему было сложно оппонировать Берте, и он радостно воспользовался аргументацией Теофилактов для того, чтобы утихомирить этот бычий тосканский напор. Людовик продолжил:
— В словах достойнейшей Теодоры я вижу немало выгоды и здравого смысла. К чему воевать с Альберихом и лить кровь христиан, если будет достаточно принесения оным Альберихом вассальной клятвы верности? И для чего нужно дробить одной рукой одно герцогство, чтобы второй рукой тут же усиливать соседнее? Разделяй и властвуй, в этом девизе наших предков есть неоценимый опыт и разум!
