— Мы готовы выслушать эти условия, мессер граф, — сказал Теофилакт.
— В обмен на ваш уход из замка и роспуск ваших вооруженных отрядов святейший папа Христофор и я, граф Адальберт Тосканский, клятвенно пообещаем, прежде всего, сохранение жизни вам, вашим семьям и вашим слугам, то есть всем тем, кто по сию пору находится в стенах крепости. Далее, правом, дарованным ему свыше, папа Христофор возвратит вас и ваши семьи в лоно кафолической церкви. Далее, мы возместим вам все ваши убытки, понесенные в результате разграбления вашего имущества. Мы восстановим вас в звании сенатора Рима, а вам, мессер Теофилакт, вернем должность судьи. Ко всему прочему, к вашему графству Тусколо будет присоединено несколько поместий в Лацио, на данный момент принадлежащих папскому трону.
— Ну а как насчет должности главы римской милиции и звания консула Рима? — спросил Теофилакт.
— Увы, это требование, мессер Теофилакт, является для папы Христофора и Сената чрезмерным. Но мы можем клятвенно и письменно гарантировать, что ваши звания сохранятся за вами не менее, чем на три года.
— Я так понимаю, что данную клятву готовы принести все члены вашей семьи, — лукаво спросил Теофилакт, помня, какую юридическую уловку в свое время Адальберт использовал против Беренгария Фриульского.
— Без сомнения. Посему вся моя семья пред вашими глазами. Итак, ваше мнение, мессер?
После некоторой паузы Теофилакт ответствовал:
— Хвалю Господа за то, что он дает нам возможность прекратить бессмысленное кровопролитие, происходящее сейчас в Риме. Мы приложим все усилия, чтобы в горячо любимом нами городе воцарились мир и спокойствие. Но, по нашему мнению, мир и спокойствие здесь наступят только тогда, когда будет устранена причина всех возмущений. А причина в данный момент преступно восседает на троне Апостола Петра. Я готов принять лично ваши предложения, мессер граф, но, в свою очередь, хочу выдвинуть дополнительные требования.
— Какие? — хором спросили Адальберт и Берта. Теодора расплылась в улыбке.
— Я прошу Великий Рим дать мне и потомкам моим право расположить в Замке Святого Ангела свою резиденцию. Тем самым я выкажу почет и уважение стенам, приютившим меня и мою семью и сохранившим всем нам жизнь и честь. Я требую, чтобы мой двор оставался подле меня в полном воинском облачении, равно как и люди мессера Кресченция. Ну и главное, вам, граф Адальберт, и вашим людям надлежит еще до Рождества покинуть Рим. Только в этом случае я готов подписать соглашение о перемирии с тем, кто именует себя епископом Рима.
— Покинуть Рим? Мне? Мне, замкнувшему вокруг вас кольцо? Мне, в чьей власти уничтожить всех защитников крепости, оставив их без пропитания? — Адальберт был возмущен такой наглостью.
— Да, вам. И я безотлагательно жду вашего решения. Время играет против вас, дорогой граф. В то время как мы разговариваем с вами, мои союзники разоряют ваши земли. Уверен, что еще две-три недели, и даже ваш тугой кошелек обнаружит в себе первые признаки похудания. Но, если вы покинете Рим до Рождества, мои союзники незамедлительно уйдут из Тосканы, а вы, в свою очередь, сегодня поклянетесь мне не мстить им за их вторжение.
Адальберт молчал. Молчала и Берта. По лицу графини ходили волны чрезвычайного раздражения, но она вынуждена была терпеть, она сама и без Теофилакта понимала трудность сложившейся ситуации.
— Папа Христофор не пожелает отпустить меня из Рима. Он нелюбим в этом городе, вокруг него одни враги, — попробовал найти спасительную зацепку Адальберт.
— Ну вот, а вы говорите, что его избрал сам Рим, — подловил тосканца Теофилакт. Адальберт на это только неопределенно махнул рукой.
К неудовольствию Берты, слово взяла Теодора:
— Успокойте вашего папу тем, что находящиеся в крепости сенаторы поклянутся не выступать против него с оружием в руках. Дополнительно утешьте тем, что с собой из Рима вы возьмете в качестве заложников людей мессера Кресченция. Его люди составляют половину защитников крепости. Таким образом, оставшимся здесь не под силу будет справиться с римским гарнизоном, сохраняющим верность Григорию. Но заложниками люди Кресченция будут являться только для Христофора, вы поклянетесь в том, что по выходе из Рима вы на следующий день отпустите людей Кресченция и его самого на все четыре стороны с оружием в руках.
На протяжении всей речи Адальберт с грустным упреком смотрел на Теодору. Но та осталась холодна к умоляюще-влюбленному взору графа, взывавшего к давно умершим в Теодоре чувствам.
— И кое-что еще, сиятельный граф Адальберт. Не беспокойтесь за судьбу узурпатора Христофора, от которого нам нужно только снятие интердикта, беспокойтесь за себя и свои земли. Восстановленный в правах папа Лев как человек, известный своим смирением и христианской любовью даже к врагам своим, подарит вам свое прощение, в чем мы послужим вам гарантией, а также, быть может… благословит вас в вашем совместном с бургундцами походе в Верону, — подчеркнуто резко сказал Сергий. Голос его зазвенел в стенах приемной, как металл о камень, и, казалось, был способен высечь искру. Никто их присутствовавших никогда ранее не слышал от Сергия подобного тона.
— Что за интерес у вас в конфликте Людовика и Беренгария? — спросила Берта, голос ее немного дрожал.
— У нас? Да, признаться, никакого, — поймав момент, ответила ей Теодора, отчего Берта резко отвернула голову в сторону от нее, — наши интересы не простираются так далеко на север. Но мы всегда будем готовы оказать посильную помощь тем, кто сам помог нам в трудную минуту, — Берта быстро взглянула на нее, но тут же вновь отвела глаза прочь, — Пусть Людовик и Беренгарий сами выясняют, кто из них достойнее императорской короны. На наш взгляд, никто из них не является достойным ее вовсе, а посему мы не будем вмешиваться в их конфликт и, мало того, посоветуем остаться в стороне и нашему другу, герцогу Сполетскому, — и Теодора этими словами удостоилась третьего, самого продолжительного, взгляда в свой адрес со стороны Берты Тосканской
Адальберт задумчиво поднял глаза к темному и низкому потолку тесной крепостной залы. Что ж, римская кампания, очевидно, им снова проиграна, ему предлагают с почетом, имуществом и даже иллюзорным обещанием будущей поддержки покинуть город, оставив своего протеже, судьба которого отныне рисовалась явно не в оптимистических тонах. Берта снова опустила голову вниз, чтобы никто не видел внезапно заблестевшие прекрасные глаза дочери Вальдрады, а главное, чтобы не видела и не торжествовала эта греческая куртизанка, вновь прибирающая к рукам Рим.
Молчание тянулось долго, был слышен только треск дерева в полыхающем зеве камина. Теодора закуталась в плед, оставив видимыми только свои глаза, внимательно и насмешливо наблюдающие за гостями. Теофилакт смотрел в сторону двора, где копошились слуги, готовя себе ужин и ночлег. Сергий делал вид, что молится за достижение сторонами компромисса, хотя на самом деле с замиранием сердца ждал ответа от тосканцев и боялся лишним словом или жестом спугнуть удачу и лишить себя грядущего триумфа, к которому сегодняшние решения могли стать сладчайшей прелюдией. Кресченций, на протяжении всего разговора вертевший головой из стороны в сторону, тихо, про себя, удивлялся, как ловко судьбой его и его людей жонглировала эта лихая красотка Теодора, будто речь шла о бестелесных фигурах шатранджа. Понимая важность вопроса, обсуждаемого родителями, в соседней зале замерли даже дети, впрочем, нормального общения между ними так и не сложилось — каждая из девочек принципиально не хотела играть в игры, предлагаемые другой, Ламберта по-прежнему тянуло к изучению быта стражников, а маленький Гвидо весь вечер хвостом ходил за Мароцией, стремясь предугадать все ее желания и использовать любой момент, чтобы дотронуться до ее руки.
