Процессия миновала Замок Ангела, чьи стены по случаю редкого праздника были украшены флагами Рима, Фриуля, Вероны и Тосканы. Берта победоносно оглядела камни Замка, мысленно посылая снисходительный привет их хозяйке и ее матери, которым сегодня будет уготована роль кордебалета на ее бенефисе. Наконец королевский отряд достиг ворот города Льва, за которым начиналась площадь перед базиликой Святого Петра. Здесь Беренгария встретили Петр Ченчи и Теофило, сын Теофилакта, оба одетые в белоснежные одежды, что делало их похожими на ангелов у ворот рая. Король остановился, оставив возле себя Мило и Фламберта, тогда как прочие начали заполнять собой пространство площади. Берта и Гвидо были препровождены к высокой деревянной трибуне с козырьком от солнца, на которой уже восседали самые значимые гости, и лицо висконта осветилось счастьем, когда он встретился глазами с Мароцией, а та приветливо помахала ему рукой. Берта же на Мароцию не стала растрачивать силы — еще подходя к трибуне она взглядом пытливого астронома обнаружила среди толпы Теодору Теофилакт и таки заставила ту обменяться с собой приветствиями, в сахарном сиропе которых обоюдно и зримо присутствовали острые приправы.
Невыносимый нежным ухом рев бюзин приказал всем собравшимся на площади замолчать. Стражи городской милиции, страшно вращая глазами, а на некоторых, особо непонятливых зевак, замахиваясь бичами, быстро навели порядок на местах, и на площади воцарилась тишина. В следующее мгновение в воротах показался Беренгарий Фриульский, а его ближайшие слуги поспешили занять свои места на трибуне. Беренгарий на великолепном белом скакуне неторопливо направился в сторону базилики Святого Петра.
На лестнице базилики, согласно требованиям древних обычаев, на малоудобном складном стульчике сидел, воплощая собой кроткое и беззащитное духовенство, папа Иоанн Десятый и терпеливо ждал своего гостя. Людское море молчало, каждый чувствовал, что сейчас на их глазах творится История, главными вершителями которой являются этот престарелый монарх на белом иноходце и исполинского роста первосвященник, опиравшийся на посох с тем видом, с которым воины обычно опираются на свои мечи, ожидая приближения супостата. Внешне выглядело бы более логично и естественно, если бы они сейчас внезапно поменялись бы друг с другом местами, настолько каждый из них в эти мгновения не соответствовал принимаемой на себя роли.
Король подъехал к папе, спешился и распростерся у его ног. Понтифик, взяв необходимую паузу, разрешил ему подняться и громко вопросил короля о его намерениях, с которыми он появился в Святом Риме.
Король ответствовал:
— Клянусь всемогущим Богом, этими четырьмя евангелиями, этим крестом Господа нашего Иисуса Христа и телом апостола Петра, что я прибыл в Святой город Рим, пред лице твое, верховный иерарх христианского мира, чтобы всей силой моей и разумением, без обмана и лукавства, служить Господу нашему, Иисусу Христу, апостолу Петру, Церкви, воздвигнутой им, и преемнику его, быть им всем верным защитником и первым слугой, в чем по доброй воле, ко благу всех, присягаю и даю эту клятву письменно!
Беренгарий торжественно передал папе свиток пергамента, обвешанный печатями своих ленных владений. Монахи, по чьей-то незримой команде слаженно выплыли на площадь, обступили двух правителей сего мира и дружно запели «Benedictus qui venit in nomine Domini»
83, после чего ворота базилики распахнулись, и папа с королем исчезли в ее пределах, чтобы кандидат в императоры совершил конфитеор
84 и исповедался, причем королю вновь надлежало пасть ничком перед сакристием Святого Петра.
Пока король каялся в своих грехах, площадь перед храмом вновь начала по-пчелиному жужжать, каждый обменивался своими впечатлениями с ближайшими соседями и поздравлял себя и их с тем, что им посчастливилось стать свидетелями столь величественного момента. Особый восторг испытывали гости и пилигримы Рима, находившиеся на противоположной трибуне стороне площади, залитой ярким мартовским солнцем. Рядом с ними нашли себе место торговые люди города, а также главы римских ремесленных школ, которым выпала редкая возможность оказаться лицом к лицу с главными небожителями того времени. Толпа гудела все сильнее, каждый спешил поделиться с соседями своими пробужденными возвышенными чувствами, тогда как в душе нетерпеливо ждал окончания официальной части коронации, когда повелители перейдут к раздаче подарков своим благодарным подданным.
Вновь взревели бюзины, и толпа, радостно выдохнув, снова превратилась в одно большое ухо. Папа и король появились на лестнице базилики, куда за время их отсутствия расторопные слуги успели установить обитый пурпурным с позолотой шелком высокий трон. Двое епископов, отцы городов Порто и Остии, усадили Беренгария на этот трон и король, будучи сам разодетый в пурпур, на мгновение пропал из вида отдаленных зрителей, слившись с обивкой своего величественного сидения. Двое слуг подскочили к королю и ловкими движениями избавили того от нарядного блио, оставив Беренгария в одной холщовой рубахе с короткими рукавами. Папа Иоанн, под пение монахов и с видом необыкновенно величавым, нанес мир на запястья и виски Беренгария.
— Беренгарию, сыну Эверарда, венчанному Богом, великому, миролюбивому императору римлян, жизнь и победа! — провозгласил понтифик.
— Жизнь и победа! Жизнь и победа! — повторили тысячи голосов вокруг.
Восьмигранная корона смяла Беренгарию виски, и на лице новоиспеченного императора выступили слезы благодарности. В этот момент он любил весь мир, быть может, даже включая Берту. А мир любил его и нисколечко не вспоминал сейчас о несчастном Людовике Прованском, который пятнадцать лет назад вот также, со слезами умиления, взирал на ликующую и клянущуюся ему в верности толпу, а теперь коротал свои никчемные и вечно темные дни в холодном бургундском замке.
Следующим этапом церемонии явилась ответная присяга со стороны Рима. Аустоальд, примицерий нотариев, выступив вперед, зачитал от лица городской знати и духовенства манускрипт, составленный еще во времена Лотаря Первого:
«Клянусь всемогущим Богом, этими четырьмя евангелиями, этим крестом Господа нашего Иисуса Христа и телом апостола Петра, что я отныне пребуду верным нашему властителю и императору Беренгарию, по силе моей и разумению, без обмана и лукавства, и не нарушая верности, обещанной мною апостольскому папе; что я не допущу, по силе же моей и разумению, чтобы в этом римском престольном граде избрание папы происходило несогласно с каноном и правом и чтобы избранный с моего согласия не был посвящаем в папы прежде, чем он принесет такую же клятву в присутствии императорского посла и народа, подобно тому, как наш государь и папа Иоанн, по доброй воле, ко благу всех, дал эту клятву письменно».
85
