– Ты ведь с детства этим занимаешься? – Он кивнул на амулеты, спрятанные под юбками. – Оберегами там, порчей, дикой магией…
– Ага, сколько себя помню-то. – Девушка жмурилась, подставляя лицо осеннему солнцу. – Моя мать знала-то волшбу и заговоры, и её мать тоже, и мать её матери. Из-за этого-то мы всегда жили на краю-то деревни почти у самого леса, и другим-то детям запрещали водить со мной дружбу-то. Правда, они нечасто мамку и папку слушались-то. Один палец ушибёт и прибежит с рёвом, другой скворца больного притащит, а иной и обидчика наказать попросит…
– И ты всем помогала?
– Да мне что, жалко-то что ли? – Розмари сплела пальцы под подбородком, поставив локти на колени. – Так я чувствовала себя нужной-то. Потом – ваще особенной. А ещё позже стала считать-то, что я лучше всех прочих, – вот дурища! За это мать-то меня хворостиной-то и выдрала. Сказала: мол, умения наши даются-то не просто так, и не всякому-то. Дескать, они и дар, и проклятие, а я ещё попомню-то её слова, когда поумнею-то.
– И как, поумнела? – не удержался Элмерик.
Он совсем не хотел обидеть девушку или посмеяться над ней – ему и впрямь было любопытно. Деревенские ведьмы – низкорождённые и необразованные женщины – каким-то непостижимым образом умудрялись творить вещи, порой не дающиеся и учёным мужам. Могущественные чародеи до сих пор не могли найти этому объяснение. Впрочем, возможно, это всё потому, что никто из них никогда не снисходил до доверительных бесед с деревенской ведьмой.
– Есть немного. – Розмари сорвала полую травинку и засунула её в рот метёлкой наружу. – Особенно когда меня камнями-то побивать пришли.
– Кто пришёл? – опешил Элмерик.
– Да наши же, деревенские. – Девушка сорвала вторую травинку и смяла её в кулаке.
– За что?
– Да было там за что… – Розмари помрачнела, и улыбка вмиг сошла с её полных губ, подкрашенных свекольным соком. – Когда мамка умерла-то, я совсем одна осталась-то: отца-то у меня и не было. А жить как-то надо… Не успели, в общем, гроб из избы вынести-то да схоронить, как ко мне уже не детки, а тётки потянулись-то. Все с подарками-то: кто с молоком да пирогами, кто со льном домотканым, а кто и с курочкой. Одной соперницу-то изведи, другой – мужика-то приворожи, чтоб на сторону не ходил, а третьей сделай так, чтобы у неё репа-то уродилась, а у соседа-то вся сгнила… А я, дурочка, и рада стараться-то. Мне тогда тринадцать годков всего было-то – ума ещё не нажила-то, а вот силу-то ведьмовскую уже познала.
– Ты уморила кого-то, что ли? – ахнул Элмерик.
Он едва успел смириться с тем, что приходится жить под одной крышей с Келликейт, которая, может, и не виновата, в чём её обвиняли, но сестру всё-таки убила. А теперь вот выходило, что и Розмари могла запятнать руки кровью…
– До этого-то не дошло, боги миловали-то. Но сам, небось, знаешь-то: благодарность людская проходит быстро, а обида-то годами копится. Вот и пришли ко мне такие обиженные-то не с подношениями, а с вилами, топорами да каменюками. Решили извести злую ведьму-то. Не приучила, видишь, меня мать-то к осторожности. А сама-то, как я потом поняла, очень переборчивой-то была – не всякую-то просьбу выполняла. Иных и со двора прогоняла-то, кто дурное дело замыслить-то решился. В общем, я не стала ждать-то, пока меня начнут убивать, и сбежала-то, сиганув через тын. Несколько камней в спину получила-то, конечно…
Она выплюнула травинку, грустно вздохнула и добавила.
– А самое-то смешное, что не за насланные болезни-то и неурожай меня бить пришли, а за привороты и отвороты. С тех пор я поклялась-то, что никогда не буду-то любовную магию творить, пусть хоть режут меня!
– И что, ни разу не хотелось приворожить кого-нибудь? – Элмерик и сам не ведал, зачем спросил: порой любопытство его не знало границ, а бойкий язык опережал ум.
Розмари окинула его странным долгим взглядом, от которого барду вдруг стало не по себе, и покачала головой:
– Было-то одно искушение. Но я не стала-то.
Девушка опустила взгляд и поддела носком башмака мелкий камешек – тот скатился с пригорка в ручей. Вслед за ним отправился ещё один. И ещё…
Элмерик чувствовал, как сильно напряжена Розмари: кулаки её сжались, спина казалась окаменевшей, а румянец полыхал огнём. Она была похожа на перетянутую струну арфы – казалось, только тронь, и лопнет. Не стоило, наверное, расспрашивать её о детстве…
– Прости, я не должен был… – Бард осёкся на полуслове, запоздало понимая, что, кажется, долгое время был идиотом, не замечавшим очевидного.
Если подумать, то, когда они только прибыли на мельницу, Розмари постоянно вилась рядом, заговаривала о пустяках, хвалила его музыку, слушала дивные истории, раскрыв рот. А потом вдруг всё как отрезало. Примерно с тех дней, когда у них закрутилось с Брендалин. С той поры Розмари стала сторониться его, а когда всё же доводилось встретиться наедине, беспрестанно теребила волнистый кончик светлой косицы, выдирая ни в чём не повинные волоски. И краснела слишком уж часто, чтобы списать это на здоровый деревенский румянец. Вот только теперь Элмерику было совершенно неясно, что делать с этим неожиданным прозрением…
– Пустяки, – отмахнулась Розмари, но голос её слегка дрогнул. – Забудь.
От неловкости у барда вспотели ладони. Он спешно прочистил горло и решил сменить тему на какую-нибудь более безопасную:
– Знаешь, вообще-то, я хотел поговорить с тобой о проклятиях…
Ему совсем не хотелось обижать девушку, но ответить на её чувства он не мог. И вообще, ещё вопрос: не ошибся ли он и не принял ли за влюблённость что-нибудь иное?
– Хочешь, чтобы я кого-нибудь прокляла-то? – Розмари подняла усталый взгляд: в её голосе, может, и слышалась усмешка, но глаза вовсе не смеялись.
– Скорее наоборот: нужно снять одно проклятие. Если оно, конечно, существует. Поможешь?
– Посмотреть-то не смогу. – Девушка снова ухватила себя за косу, распушив в пальцах кончик. – Только почувствовать-то. Для этого мне нужно взять-то человека за руку особым-то образом. И если ладонь-то начнёт покалывать, как иглами, то проклятие-то точно есть. Но если ты про Мартина-то, то там я ничегошеньки не смогу поделать-то. Оно до жути сильное-то – аж руки жжёт.
– Вообще-то, я имел в виду Брендалин… – Едва слова слетели с губ, Элмерик сразу же понял: не стоило этого говорить.
Розмари, отвернувшись, закусила губу. К её чести, она сумела справиться с собой и не проронила ни слезинки.
– Ладно, – сказала она, не оборачиваясь. – Я гляну-то на досуге, если ты того хочешь.
– Благодарю. – Элмерик поднялся. – А сейчас нам пора. Скоро урок.
Он ожидал, что Розмари тоже встанет или хотя бы обернётся к нему, но девушка осталась недвижимой, как скала, и пробормотала:
– Скажи-ка мастеру Флориану, что мне стало дурно-то, я не приду сегодня-то. Задание-то спрошу у Келликейт.
