Беломестова надолго задумалась, опустив глаза. На какую-то секунду Маше даже показалось, будто она заснула. Но с губ старосты сорвался тяжелый вздох:
– Тома наша, похоже, начала терять память. Не Мякинина, а Якимова. Марина Якимова.
Машу кольнула острая досада. Из-за глупой старухи она провела два часа, разыскивая несуществующего человека.
Маша-Мариша. Мякинина-Якимова.
– Ты не огорчайся, – сказала Беломестова, прочитав ее мысли. – Все равно найти ее могилу тебе не удалось бы.
– Почему?
– Марину вообще не хоронили.
– В Смоленске есть колумбарий? – удивилась Маша.
Полина Ильинична медленно покачала головой.
– Не в этом дело. Никаких похорон не было – ни традиционных, ни кремации. Тело-то откуда взять? Вот то-то и оно.
Маша внимательно посмотрела на нее.
– Как это могло произойти?
– В лес она ушла. И заблудилась. А найти ее не смогли.
Кажется, собеседница не горела желанием рассказывать эту историю. Но какое-то чувство, которого Маша сама толком не осознавала, заставило ее вцепиться в Беломестову мертвой хваткой – даже Сергей позавидовал бы вкрадчивому напору жены, под которым Полина Ильинична в конце концов сдалась.
«Маша-Мариша». Спутав двух женщин, Колыванов протянул между ними тонкую нить, и Маша чувствовала натяжение этой нити.
В конце концов Беломестова махнула рукой:
– Ладно. Подожди, к чаю еще что-нибудь отыщу.
На этот раз она ушла надолго. Маша заподозрила, что таким грубоватым образом от нее пытаются отделаться, но вскоре Полина Ильинична вернулась с конфетами.
– Якимова, конечно, не твоя ровесница. Только Тома могла такое ляпнуть. Ей было хорошо за сорок, да какое там – ближе к пятидесяти! Но волосы – да, это правда, волосы похожи. Она ими очень гордилась. Ни одного седого волоска! А уж блестят – как маслом облили.
Полина тяжело вздохнула.
– Она была вашей подругой? – сочувственно спросила Маша.
– Характер у нее для этого был слишком уж… – Беломестова без экивоков выразилась о характере покойной. – С таким норовом на друзей можно не рассчитывать. Но она активная была, Марина, и если хотела кому понравиться, то нравилась. А пела как! – Полина Ильинична грустно улыбнулась. – Выпьет – и заведет. Ух, голосина над всем селом летел, над лесом… Разное пела, но в основном народные. «Выйду ночью в поле с конем» особенно любила.
– Она не народная, – сказала Маша. – Музыку к ней написал Матвиенко, а слова… Не помню. Кажется, Шаганов.
– Правда, что ли? – удивилась Беломестова. – Ну, этим двоим понравилось бы, как Марина ее пела. Обычно как услышишь эту песню где-нибудь на радио, так и тянет подпевать. Но когда Марина пела, все молчали. В такие минуты все ей можно было простить.
– Было что прощать?
– Характер у нее был поганый, – повторила Беломестова. – Один день ходит веселая, в другой на тебя волком смотрит. Склоку могла на пустом месте затеять. Силы в ней жизненной много было, распирала она ее, а применения ей найти Марина не умела. Дома у нее творился вечный бедлам, в огороде – помойка какая-то, господи прости… Ну, и выпивала, не без этого. Редко, правда, то есть не пьянчужка, не подумай. И еще уважения в ней ни к кому не было. Настоящего уважения, не показного.
Маша догадалась, что в первую очередь в Марине не было уважения к самой Беломестовой.
– Она и решения наши всерьез не принимала, – продолжала Полина Ильинична. – Выполняла, но все через губу, кое-как. У нас тут, ты видишь, жизнь не самая простая. Поддерживаем друг друга, как можем. Нам здесь ссориться нельзя! Хоть из кожи вон вылези, но худой мир сохрани. Такое правило. А Марине все было нипочем! Все оттого, я думаю, что она не была вынуждена постоянно жить в Таволге, как мы, а приезжала, когда хотела. У нее была квартирка в Смоленске, крошечная и на окраине, но все-таки. И сбережения. Она много лет проработала на одном месте. Детей нет, мужа нет, увлечений или, скажем, пристрастий по женской части – цацки всякие или шмотки – у нее не водилось, чтобы на них много денег потратить. Она откладывала. В один прекрасный день уволилась, сказала, как отрезала: не желаю больше работать! И не работала. Бездельничала. Сюда приехала, собачонку с собой привезла. Лаючую! – Полина схватилась за голову. – Брехала без умолку. Мелкая, а голосу в ней – как в Марине, ей-богу. Мы уж ее и по-хорошему просили, и ругали – уйми ты свое брехло… Раздражает – сил нету. Вроде живем не так уж близко, но лай был такой пронзительный, разносило его по всему селу. Как будто иголочку мелкую тебе в висок вкручивают. В конце концов Альбертовна с ней поскандалила всерьез. Они к ней ближе всех, им совсем житья не стало. Пригрозили, что отравят сучонку. Марина поняла, что они не шутят, и пристроила собаку знакомым. Ты, может быть, решишь, что дело яйца выеденного не стоило, но я тебе так скажу: с Марининой стороны это было наплевательством чистейшей воды…
– Я отлично знаю, как может раздражать беспрестанный лай. Кстати, Цыган по вечерам стал брехать – вы его слышите?
Лицо Беломестовой омрачилось.
– Слышу. Не знаю, что это с ним. Надо его силком во дворе запереть на ночь. Я пыталась пару раз, да он удирает, как завидит меня – умный, подлец! Понимает, что стреножат его по рукам и ногам! Вот и Марина…
Она осеклась, сообразив, что сравнение покойницы с собакой вышло не совсем уместным.
– С остальными она тоже плохо ладила? – спросила Маша, чтобы скрыть эту неловкость.
– Неправильно я, значит, рассказываю, – вздохнула Беломестова. – Раз ты так и не поняла, что ладила она со всеми отлично. Если хотела. Беда в том, что иногда ей взбредало в голову всякое и хотелось не спокойной жизни, а суматохи и скандала. Но не подумай, она была не из тихих подстрекателей. Кем-кем, а интриганкой ее никто бы не назвал. Устроить там-тарарам, а самой стоять в центре, чтобы вокруг кастрюли, ножи и чашки летали – вот это было по ней! Вот тут она расцветала! Да что уж теперь говорить…
Беломестова сникла.
На Таволгу опустился прозрачный синий вечер. «Первый день, когда не пришел туман», – подумала Маша. Это как-то было связано с ее сегодняшним походом в лес, на кладбище…
– Марина плохо знала лес? – спросила она.
– Отлично знала! – неожиданно вскинулась Беломестова. – Отлично! Любила его, могла часами по нему бродить. Городская – а ориентировалась лучше местных. Она ведь, как и подруга твоя, получила землю по наследству, от родни. Якимовы здесь свои. Маринка к ним приезжала часто, была у людей на виду. О чем, значит, мы с тобой?.. А, про лес! Она грибник от природы. Пойдет в сухую рощу – принесет корзину подберезовиков. Выйдет за околицу, возвращается – в каждой руке по боровику, вот такенному, и ни одного червя! Скажу тебе без ложной скромности, я сама грибник и грибы закатываю каждый год – у меня и клиенты есть, берут-покупают, заранее заказывают, хотя грибы – такой непростой продукт… Я бы вот не рискнула есть приготовленное чужими руками. А они берут. Доверяют мне очень! Я потайные места знаю, чувствую, что гриб любит… Но Марина меня бы обставила в два счета.
