– Смешные вы все-таки ребята, – задумчиво сказала Маша.
…Пожалуй, она в чем-то понимала Татьяну. Своя собственная стая динозавров…
Она забрала из ящика с опилками четыре свежих яйца и вновь ощутила ту же гордость, что и в первый раз. «Как будто я сама их снесла».
Когда Татьяна показывала ей, как обращаться с птичником, дело дошло и до яиц.
– Лучше всего забирать их по вечерам, во время кормежки.
– Что мне с ними делать? – Маша вопросительно посмотрела на Татьяну.
– Их нужно прокоптить, потом законсервировать с соевым соусом и продать в ресторан «Пути Господни».
– Что, правда? – испугалась Маша.
– Боже мой, да нет, конечно! – Татьяна засмеялась. – Яичницу сваргань или омлет, а пожелаешь – так вообще гоголь-моголь… Употреби любым способом, какой тебе по душе. Хоть маску для волос сделай, если будет угодно.
– Ресторан «Пути Господни» ты тоже только что придумала? – подозрительно спросила Маша.
– Ага. Хочешь застолбить название?
Омлет вышел отменный.
4
Именно ее утренняя поездка и то, что Цыган остался жив, послужили причиной следующего Машиного поступка. Утром у нее и в мыслях не было ничего подобного. «Если у меня получилось довезти по разбитой дороге полумертвую собаку, не угробив ее окончательно, я способна решить и более сложную задачу».
Помыв сковородку, Маша переоделась в спортивный костюм. И, не оставляя себе времени на раздумья, дошла до дома Якимовой.
Калитку открыть не удалось: трава поднялась плотной стеной, обвила штакетник, – и Маша просто перелезла через нее. Она пыталась сочинить объяснение на случай, если ее кто-нибудь заметит, но в голову не приходило ничего мало-мальски убедительного. «Я написала полторы сотни сценариев про ежика и зайца – и не в состоянии придумать ни одной причины, почему я оказалась в саду Марины?»
В конце концов она решила, что отделается выдумкой об убежавшей курице.
Ей пришлось продираться сквозь траву, вымахавшую выше ее макушки. Из-под ног выскакивали кузнечики, шею облепила мошкара. Отмахиваясь от насекомых, Маша обогнула дом и остановилась.
Отсюда через сад вела дорожка, вымощенная камнем. Желто-серые булыжники походили на позвонки динозавра, ушедшего в землю. У динозавра был сколиоз. Задней калиткой поигрывал ветер. Кто-то ходил этим путем – кто-то, не желавший, чтобы его заметили с улицы.
К дому был пристроен крытый двор. Дверь оказалась заперта. Маша, бесплодно подергав за нее, решила было сдаться, но взгляд ее упал на ржавое детское ведерко, подвешенное на гвоздике. Она сняла его. На дне были два ключа, обернутые полиэтиленовым пакетом.
Первый же ключ подошел. Дверь подалась тяжело, но без скрипа.
Внутри оказалось неожиданно светло: сквозь щели в истлевшем рубероиде падал свет, и первое, что бросилось Маше в глаза, – аккуратно сложенная поленница березовых дров у внутренней стены, отделявшей дом от хлева.
Здесь уже много лет не держали скотину, но в воздухе сохранился – не запах, нет, лишь эхо запаха скотного двора. Он щекотал ноздри. Маша разглядела деревянные ступени в углу, а над ними почерневшую иссохшую дверь с железной скобой. Она не удивилась, когда второй ключ подошел к этой скважине.
За дверью тянулся длинный темный коридор. Воздух в пристрое прогрелся за день, здесь же царили холод и сырость, как в склепе. Половицы тяжко скрипели под ногами.
– Есть кто-нибудь? – негромко спросила Маша.
Тишина.
Третья дверь – пухлая, обитая красным дерматином – вела в жилые комнаты. Еще одного ключа у Маши не было. Она потянула ее на себя, и в приоткрывшуюся щель просочился аромат цветущей герани. Когда Маша закрыла за собой дверь, обивка приглушенно чавкнула. Дом проглотил гостью.
Она огляделась.
Внутри был воссоздан почти городской интерьер – вернее, интерьер семидесятых-восьмидесятых, отозвавшийся в Маше мгновенным безрадостным узнаванием, памятью о собственном детстве, лишенном уюта. Полированный раздвижной стол у окна, неуловимо знакомый торшер с бледно-желтым абажуром, сервант с фарфором… Даже клетчатый диван с исцарапанными деревянными подлокотниками был такой же, какой стоял когда-то в квартире Машиных родителей. Над ним пестрел ковер – дань комфорту, а не эстетике.
Комод покрывала ажурная белая скатерть. Вазочки, свечки, керамические фигурки собачек, сухоцветы пылились на ней – памятный мусор, обесценившийся со смертью хозяйки. Трехстворчатый шкаф-гардероб венчала корона из обувных коробок. Потемневшее зеркало на месте средней секции отразило Машину фигуру: человечек, провалившийся в прошлое, неуместный в своем спортивном найковском костюме, как конькобежец в музейном зале. Этот интерьер принадлежал поколению, которое не знало слова «худи».
Маша подождала, пока глаза привыкнут к полумраку. На центральном подоконнике за тюлевыми шторами цвела герань. Она подошла, потрогала землю в горшке. Влажная. В углу подоконника в банке отстаивалась вода.
Ее внимание привлекла фотография на стене. Смеющаяся женщина средних лет смотрела на Машу сквозь стекло. Длинные рыжие волосы выбивались из-под изумрудного платка. Происхождение рыжины было заслугой парикмахера, или Марина сама красилась хной.
Маша почувствовала себя несколько уязвленной. Сказать, что ее медный оттенок похож на эту вульгарную морковь? Смешно даже сравнивать!
Но, подойдя ближе, она вынуждена была признать, что некоторое сходство между нею и женщиной с портрета все же есть. Это могла быть злая карикатура на Машу: чрезмерно заостренные черты, набрякшие веки, сардоническая складка возле уголков рта. Женщина смеялась, однако в глазах ее таился вызов, и чем дольше Маша всматривалась, тем явственнее читалась ей враждебность.
«Что ты делаешь в моем доме, стерва?»
В соседней комнате была спальня. Маша дотронулась до пушистого покрывала на высокой кровати, рассмотрела картины: плоские пейзажи, мазня, что продается на туристических улицах всех больших городов. Чайки над морем, медведи на бревне. О, бедный Шишкин!
«Похоже, все это куплено на Авито, – подумала Маша. – Или перешло по наследству. Тогда дичайшее соседство русской печки и сервиза “Мадонна” объяснимо».
Здесь чего-то не хватало. «Пепельницы, – сообразила Маша. – Ксения упоминала, что Марина курила».
Она еще раз осмотрелась. Теперь стало заметно то, что поначалу ускользнуло от нее. На статуэтках и вазах пыль лежала едва заметным слоем. Салфетка была накрахмалена. Палец не оставлял следов на глянцевых поверхностях стола и шкафа.
В этих комнатах не так давно делали уборку.
Немного подумав, Маша отыскала в коридоре холодильник и заглянула внутрь. Полки были безжизненны и стерильны. Она не удивилась бы, обнаружив продукты: тот, кто побывал здесь, мог оставлять и запасы продовольствия. «Стоп! Тут ведь нет электричества…» Это объясняло, почему холодильник пуст.
