А после этого на голову Алекса обрушился град жестоких ударов верхних конечностей робота.
Алекс перестал слышать лай пса и гудение механизмов. Из глаз посыпались искры, в голове зашумел яростный морской прибой. Толстые металлические стержни, обвитые гибкими, но очень жесткими трубками пневмоуправления, опускались на его голову, били в лицо — сверху, справа, слева, — и он не мог прикрыться руками от безжалостных ударов, не мог уклониться, не мог хоть как-то, хоть чем-то смягчить их. Почти сразу из носа потекла кровь, губы превратились в толстые лепешки, виски набухли желваками чудовищных гематом. Когда голова запрокидывалась от удара, он судорожно сглатывал кровь, иначе рисковал захлебнуться — так здорово был расквашен нос.
«Надо же, как просто… — подумал он. — И чего было тянуть?»
Он принимал удары и удивлялся, почему не теряет сознания. Он хотел его потерять, очень хотел, потому что постепенно умирать таким образом — от жестоких побоев, в полушаге от цели — было выше его сил. И если бы он покинул реальность, то вместе с болью не вспыхивали бы в голове картины прошедшей жизни, не жгла бы досада на собственную глупость и слабость, не надвигалось бы из-за кровавой пелены улыбающееся кукольное личико Микки…
Когда собачьи когти впились ему в спину и рванули вниз ткань комбинезона, он уже не стоял — бессильно обвисал в объятиях манипуляторов. И боль, причиненная псом, никак не отразилась в его сознании: он считал удары стального палача. Еще через мгновение он только слегка удивился проворности животного: пес по спине вскарабкался ему на правое плечо, скрябанул когтями по лопатке и бросил передние лапы на грудь чудовища. Алекс прогнулся под тяжестью крупного собачьего тела, а между тем челюсти пса сомкнулись на клубке пневмотрубок в верхней части металлического корпуса. Пес поудобнее переступил задними лапами на Алексовом плече и с победоносным рыком стал трепать свою добычу.
Робот неуверенно отреагировал на появление нового противника. Он озадаченно замер, потом сложил вдвое манипулятор справа и нанес псу несильный удар в бок. Но чтобы остановить взбешенное животное, этого было явно недостаточно. Пес только угрожающе зыркнул в сторону и с удвоенной силой сжал челюсти.
Послышалось резкое шипение поврежденной пневматики. Алекс по достоинству оценил самоотверженность и преданность шерстяного друга и попытался улыбнуться псу разбитыми губами.
— Только… — прохрипел он. — Только… бесполезно…
А когда получил очередной, сильнейший удар в висок, все-таки потерял сознание. И поэтому не почувствовал, как упал на землю, и не увидел, как сначала застыли разведенные для замаха манипуляторы, а потом они разом обвисли вдоль туловища робота, словно лапы мертвого жука.
— Гордон… Я думаю, что вы пойдете под трибунал. Я приказал вам нейтрализовать пса — вы не справились. Приказал докладывать о его перемещениях — он налетел на меня, как будто с неба свалился!
— Командор… Эти киберы очень неповоротливы… И поле обзора…
— К черту поле обзора! Хорошо, что я успел вышибить из диверсанта дух — он никуда не денется. Молите бога, чтобы этот человек был жив! И быстро готовьте еще одного робота!
— Шестирукого?
— Нет, черт возьми, только не Шестирукого! Найдите мне что-то менее уязвимое и с оружием. Я сначала должен пристрелить четвероногую гадину.
— Есть, командор!
— И поторапливайтесь!
Командор Пирс отсутствовал на родной планете тридцать лет — срок, достаточный для того, чтобы напрочь забыть некоторые простые вещи. Он запамятовал — а скорее всего просто не знал и не думал об этом, — что на Земле действует непреложный закон: каждое дело имеет успех только в определенных для него свыше временных рамках. За эти волшебные часы, дни, недели, а возможно — зависит от масштаба свершений, — годы и столетия дело должно быть сделано. Количество попыток, направленных на успешное производство работ, не ограничивается. Но горе тому, кто исчерпал временной лимит и не сделал дело. В одну роковую минуту оно разваливается. Оно распадается на составные части, недостроенное здание рушится, и крепкие стены обоснованных расчетов и планов превращаются в кучи битого кирпича, растрескавшегося бетона и ржавого металла. Стремительный поток дней размывает жалкие остатки дела и навсегда уносит их прочь, оставляя строителям только память о неудавшемся предприятии…
Время, выделенное Пирсу для захвата Алекса Нормана, истекло. Лейтенант Гордон выскочил за дверь, чтобы приготовить к операции следующую машину, но его действия уже ничего не решали. Закон запрета на успех вступил в свои права.
Алекс открыл глаза, и первое, что он увидел, — улыбающуюся морду пса. Тот сидел возле человека и, радостно повизгивая, бил хвостом по земле. Алекс резко приподнялся на локтях — движение отозвалось в голове режущей болью — и сквозь узкие щелочки заплывших глаз посмотрел в сторону роботов. К его великому удивлению, машины стояли неподвижно, и их пневмотрубки под головами представляли собой рваные мочала.
— Так это ты… — просипел Алекс и взял лапу пса в свою руку. — Спасибо, друг. Никогда бы не подумал…
Он хотел было сказать псу что-то еще — доброе и благодарное, а потом как следует изучить, ощупать свое изуродованное лицо и голову, но… «Больше я не буду тянуть с этим делом, — сказал он себе, — хватит. То снайперы, то наркотики, то избиение… Очень плотный график. Так они никогда не дадут мне добраться до Микки».
Алекс ободряюще подмигнул псу и распахнул куртку комбинезона. Он собрался было сначала запретить одновременное воспроизведение всей библиотеки голограмм и оставить только резонансную сцену с горящим небоскребом, Фредди и Модификатором. Но немного подумал и отказался от замысла. Если он уберет миражи, то снайперы, которые сидят наготове, обнаружат его и снова повторят свои фокусы. «Нет, — сказал он себе. — Пусть сначала вокруг станет тихо, как в спальне. Тогда я и выключу воспроизведение архива. И пойду к звездолету».
— Слышишь, песик, — обратился он к своему спасителю. — Я сейчас сделаю одну вещь, так ты не пугайся, для тебя это безопасно.
Он болезненно пощурился на панель управления генератора и увеличил масштаб изображения в четыре раза.
Пес не сводил глаз со своего очнувшегося разумного приятеля и весь прямо-таки светился от радости. Приятель снова вернулся к жизни и был, судя по всему, в полном порядке. А псу сейчас ничего больше и не требовалось. Когда человек потрогал его за лапу, пес чуть было не прослезился от умиления.
Он давненько заметил за собой эту странную особенность — радоваться за людей, тянуться к ним и жить их заботами. Его бродячая философская натура противилась подобному обеднению жизненного кредо и ограничению свободы. Но пес не позволял ей взять верх над своим душевным отношением к людям. Он чувствовал, что через эту особенность он приближается к пониманию великих ценностей собачьей жизни. Недаром, говорил он себе, преданность человеку присуща почти всем собакам — за исключением некоторых четвероногих отморозков, конечно. Когда тебя сажают на цепь — одно дело, здесь решает закон бродячей свободы. Но когда сердце твое тянется к человеку — дело совсем другое, деликатнейшего свойства процесс…
