И на дне привыкаешь к отсутствию воздуха, приноравливаясь дышать жабрами.
Данил смотрел на Эйфелеву башню и ничего, вообще ничего не чувствовал.
Лена строго постучала карандашом по столу, призывая к порядку разговорившиеся задние парты.
Тест был несложный, на проверку и обновление знаний прошлого года. На раскачку.
И все равно, некоторые бестолочи умудрялись его заваливать.
А это значило, что после уроков опять потянутся на пересдачу.
И домой она попадёт значительно позже.
Но это как раз и хорошо. С некоторых пор сложновато ей стало дома одной находиться. Переживать эти несколько часов до того, как идти в сад за Вадимкой.
Стены давили, воспоминания мучили. Хотелось подойти к ноуту, залезть в вк, перейти опять по ссылке, любезно присланной его новой девушкой.
Она переходила, и не раз.
Мучая себя, растревоживая.
Разглядывая постоянно пополняющийся фотоотчёт о путешествии.
Прекрасные виды, новые страны. Красивая девушка. Очень красивая.
И довольный Данил.
Своей невероятно располагающей, обезоруживающей по-мальчишески улыбкой, своими шикарными цветными татуировками, своим начищенным, глянцевым байком, своей чудесной молодой спутницей, в общем, всем своим видом показывающий, как он доволен жизнью. Счастлив.
И Лена верила. Потому что хотела поверить. Хотела радоваться за него.
Она очень, очень надеялась, что у него все сложится.
Она для этого старалась.
Лена те свои слова до сих пор помнила. Все передумала, переосмысливала. И приходила к выводу, что все сделала правильно.
Отрезать надо сразу, не тянуть. А то будет больнее.
Это она ещё по своему браку неудавшемуся поняла. Научилась.
Сразу.
Она тогда и отрезала. Говорила, стараясь не отводить взгляд. И в то же время держаться на плаву, не нырять в его глаза, не тонуть в них.
Он мотал головой, сделал движение навстречу.
Если бы он успел тогда, обнять, прижать, закрыть рот, наконец, то она бы так и не собралась с духом. Не смогла.
Слишком сильно. Слишком сладко. Слишком её.
Но она успела.
Он слушал про возраст, про работу, про сына, про все то, что она так складно, так легко говорила, и все больше мрачнел.
И не перебивал больше.
Потом собрался, подхватил куртку, резанул её, сжавшуюся на кресле, напоследок, острым злым взглядом и ушёл.
Она надеялась, что окончательно.
Потому что, после того, что произошло сегодня, становилось совершенно понятно, что сопротивляться ему она не сможет.
Как бы ни хотела.
Лена почувствовала, как к щекам приливает кровь, при воспоминании об их последнем разе. О том, как было горячо, больно, сладко, страшно, невероятно.
О том, что она, оказывается, вообще, совершенно себя не знала. И только-только начала узнавать в отношениях с ним.
О том, что вряд ли с кем-либо ещё будет так.
И хорошо. Хорошо.
Слишком беспомощной она себя чувствовала с ним, слишком уязвимой. Расслабленной.
А этого допускать нельзя.
Её жизнь, в которую она вернулась после каникул, осталась прежней.
Сын, работа, дом. Планы на будущее. Реальные планы. В которых не было места мечтам. Не было места безумству. Не было места ему.
Она смотрела фотографии, проводила пальцами по экрану, словно пытаясь почувствовать опять тепло его тела, гладкость его кожи, смотрела на его счастливое лицо, на его реальность, в которой ей никогда не было места.
И знала, что поступила правильно. Разумно. Как и всегда.
- Елена Николаевна, - голос второгодника Кирсанова прозвучал неожиданно громко в тишине класса, заставил вздрогнуть, - у вас такое лицо задумчивое. Вспоминаете, как каникулы провели?
Лена поежилась от бесцеремонности вопроса (ох уж эти дети!), и от проницательности, уже не детской.
- Кирсанов, ты закончил тест уже, такой разговорчивый? Пиши давай.
Потом опять отвернулась к окну. И проговорила тихо:
- Нечего вспоминать. Каникулы как каникулы. Ничего особенного.
Нам небо ворожило неудачу,
Смотря, как пальцы, трогая, дрожат,
Смотря, как я секунды счастья трачу
На шаг вперед - один - и два назад.
А ты все рвал преграды и препоны,
А ты был смелым, дерзким и шальным,
Как будто бы не писаны законы,
Как будто бы быть вечно молодым.
И я так поддавалась, отвечала.
И я горела, таяла, ждала...
И ничего вокруг не замечала,
И снова в своих двадцати жила.
А ты смотрел. И говорил, что значу,
И обнимал так крепко по ночам.
Но небо ворожило неудачу
И тихо, горько плакало по нам.
М. Зайцева.
Летняя практика. Примерно год спустя.
- Лена Николавна, хотите прогуляться по набережной с нами?
Дробный стук в дверь заставил Лену поднять голову от подушки и скосить взгляд на телефон. Черт…
Половина девятого вечера… Ничего себе, ее вынесло… Но на такой жаре это не удивительно.
- Нет, Кирюш, спасибо, я отдохну.
- Ну, Елена Николаааевна… Сколько можно? Третий вечер сидите в номере… Пойдемте прогуляемся…
Приставучий какой ребенок… Но неудобно кричать из-за закрытой двери.
Пришлось вставать, запахивать халатик и открывать.
Они, не церемонясь, ввалились в помещение, сделав его из маленького совсем крошечным.
Лена даже отступила в сторону сначала, но потом, сурово сдвинув брови, кивнула на выход.
Трое парней, каждый выше ее минимум на голову, веселые, загорелые, переполненные оптимизмом и хорошим настроением, дружно сделали вид, что вообще не всекают, в чем дело, и принялись наперебой уговаривать ее прогуляться по набережной Анапы с ними.
Лена сначала отказывалась тихо, потом громче, а потом, уже не выдержав, включила командный голос:
- Да чего вы пристали ко мне, балбесы? Зачем вам, трем молодым парнягам, старая корзинка? Идите одни, с таким напором все девочки ваши будут!
Парни, сначала опешившие от внезапно прорезавшегося учительского тона, потом опомнились и опять загомонили наперебой:
