И вот теперь получите - распишитесь. Бледная, без макияжа, с ужасом на голове, в растянутой футболке на голое тело. Кошмар...
Кофе пили молча. Я ждала. Знала, что ей надо собраться с силами. И, в принципе, готова была к тому, что мамуленька придет в себя настолько, что выставит меня за дверь, так ничего и не рассказав. Потому что принципы железны и нерушимы. И ребенку про любовные дела родителей ничего не надо знать. И не важно, что ребенку уже третий десяток пошел, и давно пошел, ага. Не важно, что ребенок беспокоится, переживает и расстраивается. Все неважно. Мы же взрослые. Мы же солидные. И очень-очень самостоятельные. И боимся быть слабыми. Особенно в глазах детей.
Мамуленька отпила кофе, выдохнула, подняла на меня глаза. И я поняла, что разговор будет. Надо только сделать первый шаг. Ну мы не гордые. Сделаем.
- Отправила его?
Кивает. Отворачивается к окну. Щурится, чтоб опять непрошенные слезы сдержать. Ужасно в этот момент хочется кинуться на шею, обнять, приласкать. Чтоб поняла, чтоб почувствовала, что я здесь, что я люблю ее и поддерживаю. Что она всегда может на меня рассчитывать. В любой ситуации. Очень много хочется сказать. Но боюсь. Что опять закроется. И не говорю. Просто спрашиваю, осторожно ступаю, как по минному полю.
- Давно?
- Два дня назад...
- Мам...
- Не надо ничего говорить. Я сама все знаю. Сама.
Вооот. Вот оно, наше вечное "сама". Подъехало. Сейчас, глядя на эту, уже практически собранную, спокойную женщину, словно покрытую ледяной коркой, сложно представить, что она была другой когда-то. А она была. Я видела ее фотографии, со школы, с бесчисленных поездок с отцом на его байке, еще до замужества. Веселую , постоянно улыбающуюся, смешливую девчонку, с рыжими кудрявыми волосами и веснушками на носу. И глазами, полными счастья, искр, кокетства и открытости к этому миру.
Неудивительно, что в нее влюблялись без памяти. Она же, как огонь была, всех манила, согревала, а в руки не давалась. Только один нашелся, поймал. Приручил солнечный лучик. И заставил поверить, довериться. Полюбить.
А потом ушел. Бросил. Одну оставил здесь. В этом мире. Да еще и с маленькой дочкой. Вот и пришлось выключать солнечный свет, запирать огонь внутри. Гасить.
Я смотрела на красивую, очень красивую, очень ухоженную, изысканную женщину, с яркими каштаново-рыжими волосами, белой, словно фарфоровой кожей, осанкой королевы. И жалела, страшно жалела ту солнечную девчонку, что пропала в ней. Заледенела. До такой степени, что и теперь, когда уже дочка выросла, когда уже вроде бы можно и расслабиться немного, она не хочет отпускать себя. Не понимает, как это можно сделать. Отчаянно цепляется за тот, с таким трудом созданный образ железной леди, которой все нипочем, все по плечу. Которая боится повторения. Боится быть слабой. Опять. Одной, перед миром жестоким.
- Он хочет семью. Ребенка хочет.
- А ты?
- А я - нет. У меня уже есть ребенок. Мне больше не надо.
Это было сказано очень твердо. Железобетонно.
Если она так же говорила ему... Бедный Юрий. Словно танком проехала ведь.
- Мам, ну почему? Ну ведь ты же... Любишь его?
- Люблю.
- А тогда...
- Не надо, Коть. Не будет больше в моей жизни повторения того, что было.
Боже, какой ровный, спокойный голос. Ну привет, Снежная королева. Давно тебя не видела. Ладно, хоть не выгоняет, считает нужным объяснить...
- Ты не представляешь, что это, как это... Когда вот оно, все, что тебе надо, все рядом, вся жизнь твоя - в нем. Только в нем. Остальное - неважно абсолютно. Просто какое-то бесконечное, ослепительное, невозможное счастье... А потом - раз! И все. Понимаешь? Все. И нет ничего. Потому что его - нет. И ты это не сразу понимаешь, нет. Вначале вообще осознание не приходит. Потому что странно, как же так? Он просто уехал и не вернулся. Словно просто далеко уехал. И ты все ждешь, ждешь, ждешь... И все мимо тебя проходит... Поверишь, я не помню похорон. Совершенно. Тебя помню в черном платьице. Тебе не шло, я все порывалась переодеть, зачем черное? А ты смеялась и бегала. Новое платье, тебе нравилось... А потом все как-то... Не могла я остановиться даже, задуматься, понимаешь? Дела, дела, дела... Мама, как чувствовала, загрузила, тебя не забирала специально. Садик, моя учеба, долги, долги, долги, счета какие-то, работа, потом еще работа, ты болеешь, ветрянка, потом ангина, потом орз , сопли бесконечные. А он не приезжает. Просто уехал далеко, и нет его. Гонит на своем байке по асфальту, домой торопится, и не сегодня-завтра приедет, дверь откроет, тебя на руки подхватит... Не сегодня, так завтра. И еще завтра. И еще.
Она говорила, не замечая, как дрожат руки, как текут слезы по щекам. Смотрела в окно. Держала в руках чашку с кофе. И говорила. Кажется, даже не осознавая, что говорит вслух. А не думает.
Я замерла, не сводила глаз с ее лица. С ее слез. И очень хотела обнять, поддержать, чтоб поняла, что она не одна. И что я, хоть и не помню папу, но все равно тоже скучаю, тоже ощущаю пустоту внутри. Но, на самом деле, куда моей пустоте до ее ледяной пустыни?
- А потом, через год, перебирала вещи в шкафу и нашла его футболку... И она пахла им... И все. И просто все. Меня тогда на неделю выбило. Мама помогла, тебя увезла. А я пила и плакала. И потом поехала на кладбище... Не помню, что делала... Очнулась в больнице, руки все разбиты в кровь, под ногтями содранными земля кладбищенская... Из больницы вернулась... С работы уволили. В институте проблемы. Мама... С сердем плохо, тяжело с тобой, ты очень активная, подвижная такая была, не давала даже присесть... Я прихожу, а она лежит, встать не может, каплями сердечными пахнет, а ты на окно забралась и по стеклу колотишь... И тут я в себя пришла. Сразу. Резко. Поняла, что нельзя. Что хватит. Что он в земле, и ждать его бессмысленно. И надо тебя растить. И маме помогать. И больше такого не допускать. Чтоб вот так, не в себе столько времени. Страшно стало, что я там, на кладбище, умереть могла, прямо возле его могилы. И тебя бы тогда в детдом... Потому что маме не отдали бы, точно. Разобралась постепенно со всем. Как-то быстро и легко. Словно, там, на кладбище... Словно он отпустил. Или я его... Отпустила.
Не отпустила ты его, мамуль... Не отпустила. До сих пор он внутри. На байке едет к тебе. Просто корку нарастила, заледенела. Понимаешь это, осознаешь. И боишься, что опять сорвешься, опять... И любую попытку пробраться к тебе глубже, чем позволено, блокируешь. И меня , свою дочь, свою кровь, не пускаешь даже. И другого человека, тем более. В постель - пожалуйста. В квартиру - ну пусть. Вон, тапочки куплю. А глубже - в себя... Это уж нет. Никаких планов, никаких долгоиграющих вещей. И никого больше, кто будет так зависеть от тебя, будет настолько беззащитен, чтоб ты не могла даже забыться. Позволить себе не быть.
Мне стало жаль Юрия. Почему-то я думала, что он в самом деле мамуленьку любит. Вон, как добивался, как просил, как смотрел. Не сыграешь так, не просто это увлечение. Тем более, что и планы с ней строил. Боролся с ее внутренними барьерами, преодолевал их. Но не судьба, видно. Ее тараканы все же оказались живучей.
