Среди американских историков по-прежнему нет единодушия по вопросу о том, была ли попытка устранить руководство США в апреле 1865-го обычным заговором фанатичных сторонников Юга, или за исполнителями стояли гораздо более крупные фигуры. Сильнейшие подозрения по сей день вызывает военный министр Севера Эдвин Стентон, бывший ярым противником линкольновской программы национального примирения после войны. Впрочем, убийство политика такого масштаба, как Линкольн, всегда кажется не до конца расследованным…
24. Защитник граф Толстой
(военно-полевой суд над рядовым Василием Шабуниным, ударившим офицера, Российская империя, 1866)
Российской юстиции не повезло с отношением гениальных писателей-современников: Салтыков-Щедрин ругал ее желчно, Достоевский — страстно, Чехов мягко посмеивался. Отношение Льва Толстого было двояким: он приятельствовал с некоторыми известными юристами (например, с Николаем Давыдовым, Анатолием Кони, адвокатом Николаем Муравьевым), интересовался судебными новостями, но к суду в целом и к институту адвокатуры в частности великий писатель относился настороженно, порой критически. Кажущийся парадокс: человек, регулярно выступавший в качестве правозащитника как по отдельным делам (например, он просил Александра III помиловать «первомартовцев»), так и по принципиальным вопросам общественной жизни (хорошо известна борьба Льва Николаевича за отмену смертной казни), относился к адвокатуре с нескрываемым недоверием.
Однако противоречие это именно «кажущееся», поскольку вообще в правозащитной среде, далеко не только российской, распространено убеждение, что эта деятельность должна быть общественной, а не профессиональной. Пример, рассматриваемый ниже, как нам представляется, свидетельствует в пользу противоположного мнения.
Лев Толстой в 1860-е гг.
Можно не сомневаться, что одним из источников толстовского отношения к суду явилось дело рядового Василия Шабунина, в котором граф выступал в качестве защитника. Обстоятельства дела довольно подробно и в целом исторически достоверно (расходятся незначительные детали, за исключением одной, о которой ниже) изложены в фильме режиссера Авдотьи Смирновой «История одного назначения», который мы горячо рекомендуем нашим читателям; он встретил довольно суровый прием у профессиональной и любительской критики, по нашему убеждению — в целом незаслуженно. Одним из сценаристов является крупный специалист по творчеству Толстого, историк литературы Павел Басинский, чьи монографии «Лев Толстой: Бегство из рая», «Святой против Льва» и «Лев в тени Льва» были высоко оценены как читающей публикой, так и критикой; именно он, за все тем же упомянутым исключением, и «прописывал» в сценарии ту сюжетную линию, которая связана с делом Шабунина.
Расстрельная пощечина
6 июня 1866 года в 65-м Московском пехотном полку, расположенном неподалеку от Ясной Поляны, в деревне Новая Колпна, ротный писарь Василий Шабунин, служащий в армии уже 11-й год, ударил по лицу своего ротного командира капитана Яцевича. Придя в канцелярию, Яцевич нашел писаря в нетрезвом состоянии. Он велел посадить Шабунина в карцер и приготовить розог, чтобы после ученья наказать его. Но Шабунин, выйдя вслед за офицером из избы в сени, обращаясь к нему, проговорил: «За что же меня в карцер, поляцкая морда? Вот я тебе дам!» Надо заметить, что это был далеко не первый случай конфликта между писарем и ротным командиром: Шабунин регулярно напивался (именно напивался, а не находился «под хмельком»), а педантичный, превыше всего ставящий дисциплину Яцевич не пропускал ошибок и помарок в документах и заставлял Шабунина по нескольку раз их переписывать.
Короткое следствие установило факты, и дело было представлено на рассмотрение командующего войсками Московского военного округа, который переправил его военному министру Милютину, а тот доложил о нем царю. Причина столь необычного «восхождения дела по инстанциям» заключалась, по-видимому, в том, что это был уже второй за короткое время случай нанесения солдатом удара офицеру. Складывалось ощущение, что солдаты в целом «подразболтались». Александр II приказал судить писаря по военно-полевым законам. Основанием для этого (до крайности «притянутым за уши») стало то, что Российская империя в этот момент находилась в состоянии войны с Кокандским ханством — за две недели до происшествия под Тулой войска генерала Черняева штурмом взяли Ходжент.
По бытовавшим на тот момент и вполне официально поддерживаемым представлениям, даже дотронуться до офицера против его воли было покушением на офицерскую честь, а стало быть, на честь армии в целом. Известен случай, когда офицер застрелил штатского, дружески положившего руку ему на погон, и был полностью оправдан военным судом, не нашедшим в этом ничего предосудительного.
Взгляд Толстого на дело
Один из офицеров полка был давним знакомым Софьи Берс, в замужестве Толстой. Он был назначен членом суда и, прекрасно понимая, что рядовому грозит смертная казнь, обратился к графу с предложением выступить защитником. В отличие от гражданского суда, где защитнику вот-вот только предстояло появиться (как раз летом 1866 года начнут функционировать новые суды), военно-полевые руководствовались Уставом полевого судопроизводства от 27 января 1812 г., весьма прогрессивным для своего времени документом, во многом созданным под влиянием соответствующего французского закона. Подсудимый в соответствии с ним мог избрать себе защитника, к которому не предъявлялось столь строгих квалификационных требований, как к присяжным поверенным по Судебным уставам 1864 года.
40 лет спустя в письме к своему биографу Бирюкову Толстой так описывал свое видение происшедшего: «Как я понял причину его поступка, она была в том, что ротный командир, человек всегда внешне спокойный, в продолжение нескольких месяцев своим тихим, ровным голосом, требующим беспрекословного повиновения и повторения тех работ, которые писарь считал правильно исполненными, довел его до последней степени раздражения. Сущность дела, как я понял его тогда, была в том, что, кроме служебных отношений, между этими людьми установились очень тяжелые отношения человека к человеку — отношения взаимной ненависти. Ротный командир, как это часто бывает, испытывал антипатию к подсудимому, усиленную еще догадкой о ненависти к себе этого человека за то, что офицер был поляк, ненавидел своего подчиненного и, пользуясь своим положением, находил удовольствие быть всегда недовольным всем, что бы ни сделал писарь, и заставлять его переделывать по нескольку раз то, что писарь считал безукоризненно хорошо сделанным. Писарь же, со своей стороны, ненавидел ротного и за то, что он поляк, и за то, что он оскорбляет его, не признавая за ним знания его писарского дела, и, главное, за его спокойствие и за неприступность его положения. И ненависть эта, не находя себе исхода, все больше и больше с каждым новым упреком разгоралась. И когда она дошла до высокой степени, она разразилась самым для него же самого неожиданным образом». Толстого до глубины души поразило, что сочетание довольно малозначительных причин и во многом случайных событий может вести к казни человека, вся вина которого в конечном счете заключается в том, что он — легковозбудимый пьяница с завышенной самооценкой; граф согласился взять на себя защиту.
