Наконец революционно настроенной российской молодежи был явлен герой, в которого хотелось играть, которым хотелось быть (пижоны изображали из себя Печорина или Базарова). Как утверждал «отец русского марксизма» Георгий Плеханов, «в каждом из выдающихся русских революционеров была огромная доля рахметовщины»; надо полагать, он знал, о чем говорил.
Часть I. «Ад»
Кружок молодых людей, сложившийся вокруг вольнослушателя Московского университета Николая Ишутина, вдохновлялся идеями Чернышевского. Подобно героям «Что делать?» они организовали небольшую коммуну, имевшую свою кассу взаимопомощи, переплетную и швейную мастерские, бесплатную библиотеку и школу. Неудивительно, что в этой среде, сплошь состоявшей из лопуховых и кирсановых, рано или поздно должен был появиться Рахметов. Казалось, все идет к тому, что им будет сам Ишутин, уже организовавший внутри кружка особую террористическую группу «Ад». Но неожиданно ему пришлось уступить пальму первенства: его двоюродный брат Дмитрий Каракозов (Ишутин в детстве воспитывался в его доме) под влиянием жарких кружковских дискуссий решил убить царя.
Историки по сей день спорят, было ли это решение согласовано с кузеном; по-видимому, все-таки нет, решение было самостоятельным, оно превратилось для Каракозова в навязчивую идею. Ишутинцы вроде бы даже пытались Каракозова останавливать. Но 4 апреля 1866 года у ворот Летнего сада тот выстрелил в прогуливавшегося императора. По официальной версии Александра спасло то, что в последний момент случившийся рядом шляпный мастер Комиссаров, из костромских крестьян, толкнул убийцу под руку.
Дмитрий Каракозов
Очевидцы утверждали, что император поинтересовался у незадачливого террориста, не поляк ли он (что неудивительно: менее двух лет прошло после восстания 1863–1864 годов: тысячи поляков погибли, тысячи были отправлены на каторгу или сосланы в Сибирь, сотни казнены; следующее покушение год спустя действительно осуществит поляк Березовский). На вопрос о том, что двигало несостоявшимся убийцей, Каракозов якобы упрекнул царя в том, что тот обманул крестьян, пообещав им волю, но не дав ее.
Разумеется, жизнь шляпника Комиссарова после 4 апреля круто переменилась: он стал потомственным дворянином Комиссаровым-Костромским, владельцем имения, кавалером российских и иностранных орденов и офицером гвардейского полка. Его чествовали по всей стране как «второго Сусанина», благо родом он был из той же волости, что и герой Смутного времени. На этой почве у «спасителя Отечества» возникли серьезные проблемы с алкоголем, которые, по слухам, и свели его в могилу в возрасте 54 лет.
Часть II. Следствие
М. Н. Муравьев, поставленный во главе следственной комиссии, заявил: «Я счастлив, что поставлен государем во главе учреждения, которое должно служить к открытию злого умысла и преступника. Я скорее лягу в гроб, чем оставлю неоткрытым это зло, — зло не одного человека, но многих, действовавших в совокупности». Каракозов всячески скрывал свое имя и принадлежность к организации, но полиции довольно быстро удалось установить и то, и другое. Среди ишутинцев были произведены аресты.
Брат одного из первых декабристов Александра Муравьева и известного военного Николая Муравьева-Карского, Михаил Муравьев, ставший за успехи в подавлении Польского восстания Муравьевым-Виленским, вошел в историю как «Муравьев-вешатель». Поводом послужил его собственный неуклюжий и зловещий каламбур: после Польского восстания 1831 года один поляк спросил его, не родственник ли он казненному С. Муравьеву-Апостолу; «Я не из тех Муравьевых, что были повешены, а из тех, которые вешают», — ответил Михаил Николаевич.
Каракозова не били, но изнуряли бессонницей. Всего следственная комиссия допросила более сотни человек. Муравьев ставил перед своими сотрудниками задачу не только раскрыть заговор, в существовании которого он не сомневался, но и вскрыть «общественную атмосферу», которая способствовала случившемуся. Досталось и осудившим покушение либералам; журнал «Современник», несмотря на хвалебные стихи Некрасова в адрес Муравьева и Комиссарова, был закрыт.
Сын народа! Тебя я пою!
Будешь славен ты много и много,
Ты велик, как орудие Бога,
Направлявшего руку твою.
Н.А. Некрасов «Осипу Ивановичу Комиссарову»
Часть III. Суд
Процесс начался в августе 1866 года, в первые недели функционирования пореформенного суда. Большим энтузиастам беспристрастного правосудия: министру юстиции Замятнину, назначенному обвинителем, и князю Гагарину, председательствовавшему в процессе — удалось уговорить Александра II отказаться от идеи военно-полевого варианта, скорого и заведомо предрешенного, и вынести дело на рассмотрение Верховного уголовного суда — пусть без присяжных, пусть закрытого для прессы и публики, но хотя бы с соблюдением принципа состязательности сторон. В первую очередь благодаря этим двум людям мы можем сегодня утверждать, что это был суд, а не судилище.
36 обвиняемых разделили на две неравные группы: первые, наиболее «тяжелые» 11 человек, обвинялись в непосредственном участии в подготовке покушения. Остальные 25 человек — в недонесении. Приговор был неожиданно мягким: Ишутина приговорили к смерти, но помиловали, остальные «преступники первого разряда», казалось бы, обреченные на смертную казнь и бессрочную каторгу, получили более мягкие наказания, одного (студента-медика Кобылина) даже оправдали. Причем против последнего у следствия имелось довольно много материала: он приютил Каракозова в Петербурге; несомненно, знал о его планах; каким-то образом то ли видел оружие, то ли слышал от Каракозова, что он его приобрел. По всем традиционным российским канонам этот человек должен был бы отправиться на каторгу как один из близко прикосновенных к этому делу, но его, тем не менее, оправдал коронный суд, состоящий из высших сановников империи. В напутственном своем выступлении Гагарин сказал ему: «А для вас, молодой человек, вот то, что здесь совершилось, должно быть особенно примечательным событием, поскольку на своем собственном примере вы видите, что мы судили беспристрастно».
Необычное было время, не правда ли? Одного из высших сановников империи в этот момент волновала не карьера, не оценка его действий Высочайшим Лицом — ему важно было, чтобы потомки могли убедиться: они судили беспристрастно…
Эпилог
Каракозов был, конечно же, обречен. Медицинская экспертиза хоть и признала его человеком с сильно расстроенными нервами, но заключила, что он отдавал себе отчет в своих действиях. Удивительно не то, что его казнили — в это время в мире не было ни одного государства, которое не казнило бы покушавшегося на его главу, — а то, что казнили его одного.
«Казалось, он не умел ходить или был в столбняке; должно быть, у него были связаны руки. Но вот он, освобожденный, истово, по-русски, не торопясь, поклонился на все четыре стороны всему народу. Этот поклон сразу перевернул все это многоголовое поле, оно стало родным и близким этому чуждому, странному существу, на которого сбежалась смотреть толпа, как на чудо. Может быть, только в эту минуту и сам «преступник» живо почувствовал значение момента — прощание навсегда с миром и вселенскую связь с ним».
