Одной из самых распространенных пород деревьев вдоль Темзы стал тополь. Порой он придает местности геометрически правильный вид – например, близ Брея, где тополя одинаковой высоты стоят в ряд на равном расстоянии друг от друга. Это дерево появилось в Англии сравнительно недавно – в середине XVIII века, – и первыми, как считается, стали пирамидальные тополя, посаженные ниже Хенли. Дубы на некоторых участках берега растут в таком изобилии, что в XIX веке их стали называть “беркширскими сорняками”.
Но деревом, теснее всего связанным с Темзой, следует, по всей видимости, считать иву. Это древняя порода, одна из самых старых, и она встречается вместе с папоротниками среди окаменелостей. Ползучая ива (salix reptans) в изобилии росла в долине Темзы в межледниковые периоды; травянистая ива (salix herbacea) и сетчатая ива (salix reticulata) встречались в этом регионе в эпоху плейстоцена. Плакучая, или вавилонская, ива (salix babylonica) появилась здесь гораздо позже. Она была привезена не из Вавилона, а из Китая и впервые высажена в Твикнеме у Темзы в 1730 году. История о том, что первым посадил плакучую иву на берегу Темзы поэт Александр Поуп, воткнув в землю веточку, выдернутую из испанской корзины, является апокрифом. Она, однако, подчеркивает связь Поупа с рекой. Один из самых знаменитых узоров для обоев, разработанных Уильямом Моррисом, – “Ивовая ветвь” – был навеян ему прибрежными деревьями у его дома в Келмскоте.
Белая ива (ветла) льнет к речному берегу, как и плакучая ива и ракита, нависающие над водой наподобие Нарцисса, который любуется своим отражением. Плакучая ива в особенности хорошо соответствует образу реки с ее текучестью. В Книге Иова эти деревья названы “ивами при ручьях”, в Книге Исаии – “ивами при потоках вод”. У них особая связь с водой. Крупная ива берет из реки примерно 6800 л воды в день и способна испарять более 22 800 л в день. Шекспировская Офелия, прежде чем утонуть, стояла под ивой и “старалась по ветвям развесить свои венки”
[50]; здесь это дерево ассоциируется с печалью и со смертью от воды. Ивовые ветви клонятся вниз словно от печали и жалости. Ива – дерево слез, дерево воды; однако, подобно воде, оно живуче.
Разновидность ивы, называемую salix viminalis (ива корзиночная), выращивали на островах посреди Темзы на особых грядках ради прутьев, которые срезались в марте и шли на ловушки для угрей и прочих рыб, на изгороди, на корзины и всевозможные иные емкости; их даже использовали для укрепления речного берега. Срезанные прутья клали в канавы с водой; весной по ним начинал идти сок, на них набухали почки и распускались листья, а в мае они пускали новые корешки. В этот момент с них счищали кору, отбирали самые гибкие и отбраковывали негодные. В Железном веке приозерные жители плели ивовые корзины еще до появления римлян, и нет причин сомневаться, что древние обитатели речных берегов владели такими же навыками. В XVIII и начале XIX века это было одно из самых распространенных ремесел на Темзе, однако к нынешнему времени оно пришло в упадок.
* * *
Впрочем, увидеть некую общую гармонию, присущую реке и деревьям, можно и сейчас: они изгибаются, они подвижны, они поддаются напору ветра. Темная зелень тиса и светлая – бука – отражаются в текучей воде. Для деревьев река – источник влаги и, следовательно, жизни, а взамен они дают ей тень и прохладу. Невозможно представить себе Темзу без деревьев. На всех речных пейзажах Тернера, кроме тех, что написаны близ устья, имеются деревья. Они часто представляют собой фокус и жизненный центр его речных композиций, где яркие лиственные массы отражаются в воде, где коричневые ветви погружены в зелень разных оттенков, от светлого у ясеня до насыщенного у дуба. Листья тополя и ивы ярко-зелены с верхней стороны и бледны с изнанки, что делает акварели Тернера мерцающими, переливчатыми. На картинах, выполненных маслом, тоже иной раз пятнышками играет свет, цвета сменяют друг друга, создавая у зрителя радостное, приподнятое чувство. На рисунках Тернера его вибрирующий карандаш или перо передают текучесть, подвижность древесных крон. Стволы, ветви, листва образуют изысканные плавные линии, рождая впечатление общности деревьев и реки. По словам Рескина, Тернер понимал язык Темзы и окружающего ее ландшафта. Деревья становятся у него хранителями Темзы, часовыми, стоящими на страже ее берегов.
Их тень дает особое ощущение прохлады и уединения, словно они обеспечивают не только охрану, но и убежище. Они усиливают чувство покоя и самопоглощенности, которое рождает река. Шелли, другой поэт реки, воспел великую тишину и отрешенность, царящие под ветвями прибрежных деревьев. В поэме “Восстание Ислама” (1818), написанной в Марлоу на Темзе, он говорит о блаженных местах, “где деревья, смыкая ветви, образуют беседку”
[51]. Роберт Бриджез в стихотворении, начинающемся со слов “Есть подле Темзы холм один” (1890), тоже описывает приречный ландшафт:
Деревья стройные везде
Густыми кронами смыкаются,
И ветви низко над рекой качаются,
Чертя узоры на воде.
Здесь главенствует образ тенистого убежища, где лес и вода пребывают в гармонии, творя область мира и тишины. Сюда можно удалиться, если хочешь побыть в одиночестве, спастись от суеты. Деревья и вода в какой-то мере воскрешают для иных некие давние позабытые времена до вторжения цивилизации, некую лесную первозданность, обрести которую сполна невозможно.
Для древних обитателей берегов Темзы дерево обладало такой же святостью, как и вода. В одном раннехристианском тексте говорится: “Никто не должен ходить ни к деревьям, ни к источникам… никуда, кроме церкви Божьей, чтобы приносить обеты или снимать их с себя”. У знаменитого ясеня в Ричмонд-парке близ Темзы судили ведьм, но, кроме того, он славился целебными свойствами. Вплоть как минимум до середины XIX века матери с больными детьми приходили к дереву до рассвета и дожидались под ним восхода солнца.
Около Темзы были и священные леса. Одна такая роща, упоминаемая в англосаксонских хартиях, находилась поблизости от церкви в Кембле. В роще, как считалось, совершались человеческие жертвоприношения. На пересечении дорог в той местности поставили крест – возможно, чтобы положить предел воздействию былых ритуалов. В числе прибрежных лесов – Хокетт, Фултнесс-вуд и Инкидаун-вуд. Лес Куорри-вуд, выходящий к реке в районе Кукем-Дина, послужил прообразом Дремучего Леса в книге Кеннета Грэма “Ветер в ивах”. Само название этой книги говорит о том, что она родилась из музыки старых деревьев. Дремучий Лес в ней вырос на месте огромного города, построенного, чтобы стоять вечно; но город исчез, медленно разрушился под воздействием ветра и дождя, затерялся среди деревьев, ежевики и папоротников. Как и река, лес стирает следы человеческого времени.
В Дорчестере на берегу Темзы есть купа деревьев, называемая Уитнем-Клампс, а посреди нее стоит мертвый ствол “стихотворного” бука. На его коре в 1844 году было вырезано стихотворение, которое стало за прошедшие годы трудночитаемым. В нем говорится о древности здешнего ландшафта и о преходящем характере творений рук людских:
