В XVII и XVIII столетиях участки Темзы близ Твикнема и Ричмонда привлекали многих поэтов. В старых путеводителях по прибрежным местам встречаются такие фразы: “Здесь писал Каули”; “Здесь катался на лодке Поуп”; “Здесь похоронен Томсон”; “Здесь стоял Денем, слагая в уме прекрасную хвалебную песнь реке, строки из которой так часто вспоминают”; “Здесь король Вильгельм показал Свифту, как срезать спаржу на голландский манер”. Темза стала новым Геликоном, прославленным приютом муз.
Но правы, вероятно, те, кто утверждал, что не существует великой поэмы, посвященной Темзе; у реки нет своего барда. Попытки, однако, предпринимались, и в их числе – “Куперз-хилл” Джона Денема (1641). По существу это единственное творение Денема, ставшее знаменитым; поэму после первой публикации без конца цитировали и включали в антологии. Умеренная по темпераменту и несравненная по техническому совершенству, поэма с ее мягким ритмом и возвышенной интонацией, с ее сдержанностью образов и щедростью чувств считалась образцовым произведением английской поэзии. Темза представлена рекой ласковой и широкой, источником как богатств, так и гордости. Благодаря торговле она “делает обе Индии нашими”; ее “прекрасное лоно – всемирная биржа” (самое ценное свойство реки в XVII веке). Поэма была опубликована перед самым периодом гражданских войн, когда в Англии воцарилась беспрецедентная смута, и эти стихи можно воспринять как призыв к спокойствию и умеренности. Денем изображает Темзу сдержанной и вместе с тем изобильной рекой; она не кидается в крайности, не бурлит, всегда предсказуема. Вот почему она стала своего рода парадигмой благих надежд. Посреди столкновений 1640-х годов в поэме можно было увидеть ностальгию по золотым мирным дням; в последующие десятилетия ее интерпретировали как новое красноречивое утверждение основных английских принципов умеренности и справедливости. Она стала неким талисманом, тем более поразительным, что в ней сама Темза служит образцом доброго порядка:
О, если бы я мог течь, как ты, и сделать для себя твою струю
Великим примером, как я сделал ее моей темой!
Ты глубока, но чиста; спокойна, но не скучна;
Сильна без ярости; полна, но не переполняешься
[78].
В том же десятилетии Роберт Геррик написал “Плач о Тамазис” (1648) – грустную элегию, обращенную к реке, где он прощается с ней навсегда, вынужденный перебраться в сельский приход. Он посылает Темзе нежнейший поцелуй, сожалея, что ему больше не придется плыть на барке из Ричмонда в Кингстон
И летним приятным вечером
В тебе, река, купаться, как делают тысячи
[79].
Это одно из немногих письменных указаний на тот очевидный факт, что в Темзе плавали и мылись “тысячи” горожан. Геррик горюет об отъезде из “любимого Вестминстера” и объясняет, что родился у берегов Темзы на “златом Чипсайде”. Рожденные у реки – как Тернер (на Мейден-лейн) и Мильтон (на Бред-стрит) – испытывают особое чувство близости с ней.
Свидетельство тому – жизнь Джона Мильтона. Каждый гражданин Лондона был в то время и гражданином реки. Как писал Мильтон в “Эпитафии Дамону” (1639), Thamesis meus ante omnes – “Моя Темза прежде всего остального”. После учебы в университете он с 1632 по 1638 год жил в Хортоне, недалеко от моста, где в Темзу впадает река Колн; здесь, на берегу притока, он сочинил “Il Penseroso”, “L’Allegro”, пьесы “Лисидас” и “Комус”. В “Комусе” есть упоминание об этих краях: “У берега, что камышом порос и ивой…” В “Лисидасе” тоже слышится отзвук памяти о приречных местах:
О низкие долины, где тихие шепоты живут
В тенях, в своенравных ветрах, в стремительных ручьях!
[80]В XVII веке Хортон вообще был влажным местом, где среди лугов и камышей текли речушки, заросшие водорослями; в ручейках вдоль обочин дорог даже в XIX столетии еще водились миноги. Мильтона, как Шелли, до того радовала близость воды, что Темзу можно считать первичной средой его воображения. Он вплетает реку в английский эпос и рассматривает ее как поток культурной памяти. Thamesis meus – “моя Темза” – это похоже на акт идентификации или присвоения, интимный и в то же время абсолютно неопределимый. Здесь чувствуется почти детская близость.
Когда Босуэлл нанял ялик и отправился на нем с Сэмюэлом Джонсоном в Гринвич, “мы получили удовольствие от громадного числа и разнообразия кораблей, стоявших на якоре, и от красивой местности на обоих берегах реки”. Когда они приплыли к месту назначения, Босуэлл вынул из кармана экземпляр поэмы Джонсона “Лондон” (1738) и продекламировал строки оттуда:
На берегу Темзы стояли мы в молчаливой задумчивости
Там, где Гринвич с улыбкой глядит на серебристый поток
[81].
Это река мифа, живописная река XVIII столетия, которая благодаря ассоциациям и традиции оставалась парадигмой в период, когда она на деле претерпевала фундаментальную перемену.
Но самый разительный пример тяготения к Темзе дал Александр Поуп, обитавший в разных местах подле нее всю жизнь. Он родился в старом лондонском Сити, где Темзу было и видно, и слышно; позднее у него был кабинет в Баттерси с видом на Темзу, где он написал “Опыт о человеке”. Затем он жил на границе Виндзорского леса, затем, недолго, – в Чизике у Темзы. Но самое знаменитое его прибрежное жилище было в Твикнеме, где сад его “виллы” спускался прямо к Темзе. Он купил дом в 1718 году и обитал в нем до самой смерти в 1744 году. Любимым его архитектурным сооружением здесь был грот у самой реки, и он писал своему другу Бланту, что глядя с реки Темзы, можно через мою арку и проход в зарослях увидеть своего рода открытый храм, целиком построенный из ракушек в сельском стиле; а оттуда, из храма, можно поглядеть вниз сквозь наклонную аркаду из древесных ветвей и увидеть, как в подзорную трубу, паруса на реке, внезапно появляющиеся и исчезающие.
Река была для него священным местом, достойным “храма” в честь ее божества, и вмурованные в стены грота осколки стекла и гладкие ракушки отсвечивали, как оклад некоей прибрежной иконы. Он сочинил и стихотворную надпись:
Если ты остановишься здесь, где прозрачная волна Темзы
Просвечивает широким зеркалом тенистую пещеру,
Где на каменном своде выступают медлительные капли
И заостренные кристаллы погружены в сверкающий ручеек…
[82]В восемнадцатой книге “Смерти Артура” Мэлори (1469–1470) Ланселот удаляется в Виндзорский лес, где живет в скиту у ручья. Это своеобразный пролог к проживанию Поупа в отцовском доме в Бинфилде у Виндзорского леса и впадающей в Темзу речки Лоддон; на одном из тамошних деревьев внутри особой ограды было вырезано: “Здесь пел Поуп”. Он никак не мог уйти от реки, ему необходимо было жить подле нее, как одному из античных божеств, чье существование зависело от тихой помощи, оказываемой реками Греции. Он заявил однажды, что не знает “райских мест и приятных жилищ, равных тем, что встречаются на берегах Темзы”. Река была его Аркадией, лесным прибежищем, которому он адресовал свои строки:
