Из Средневековья до нас дошло несколько сообщений о самоубийствах в реке. Поскольку такой поступок считался смертным грехом, карающимся адскими муками, самоубийц тогда рассматривали как умалишенных. Например, некая Алиса де Уэйнвик “утопилась в Даугейтской гавани, будучи не в своем уме”. О других утопившихся сказано, что они были “в состоянии помешательства”. Разумеется, для немалого числа средневековых горожан река стала местом последнего упокоения по другим причинам: многих попросту убили и бросили в Темзу. Есть сообщения и о свалившихся в реку пьянчугах.
Многие утопившиеся в Темзе остались безымянными и неоплаканными – для того, может быть, они и выбрали такой способ самоубийства, – но ряд индивидуальных случаев все же сохранен в документах. 24 февраля 1666 года Пипс написал в дневнике, что нанятый им лодочник, когда они проплывали под мостом, рассказал ему про утопившуюся в Темзе хозяйку расположенной у моста таверны “Медведь”: “…она, кажется, давно пребывала в унынии и не раз пыталась покончить с собой”. В 1680-е годы сын сэра Уильяма Темпла, тогдашнего военного министра, нанял лодочника, чтобы “промахнуть под мостом” – то есть проплыть под Лондонским мостом в тот промежуток времени, когда отлив превращает течение в бурный поток. Как только лодка вошла в узкий пролет, Темпл бросился в воду и мгновенно утонул. Позднее выяснилось, что его карманы были полны камней, но это, пожалуй, было излишне. Водная масса весом в сотни тонн отправила его на дно, и поток затем крутил его тело, поднимал и снова швырял вниз. Если бы даже он пережил падение, он, несомненно, увяз бы в донном иле, засасывающем тела, как трясина. Если бы и это его не убило – он умер бы через шесть-семь минут от переохлаждения. В анналах лондонских преступлений сохранился не один случай, когда преступник спасался от преследователей, переплывая реку. Для них она оказывалась устрашающим препятствием.
Вода как таковая черна; даже современный ныряльщик может потерять ориентацию из-за практически нулевой видимости. Место, где выпрыгнул из лодки Темпл, называлось “мальштрем”; особенно славились окрестности среднего пролета – там, как пишет Джордж Борроу в романе “Лавенгро” (1851), была “жуткая пучина, которая завораживала меня сверхизобилием ужаса. Не прыгнуть ли? Я слыхал о подобных случаях…” Темная, бурная стремнина способна произвести роковое впечатление на неподготовленного, и он может покончить с собой, повинуясь инстинкту, а не осознанному решению. Будь лондонская вода чиста и приятна, прыгнуть в нее было бы намного труднее.
Многократно утверждали, кроме того, что потенциальных самоубийц манит глубокая и тихая вода. В старые времена застойные воды считались обиталищем злых духов, и, возможно, в немалом числе они таятся в Темзе на спокойных ее участках, норовя завлечь человека в свое логово. Речные самоубийцы обычно не хотят, чтобы их увидели, чтобы их нашли. Они желают исчезнуть – и только. Исчезнуть без следа и по возможности без боли. Можно вообразить себе дискомфорт, причиняемый водой, – но не боль. Иные утверждают, что это мирная смерть, – но как они могут знать? Говорили, что женщины всплывают лицом вверх, мужчины – лицом вниз, но это, без сомнения, только миф, бытовавший среди речного люда.
В 1756 году Стивен Дак, сельский поэт, подвергавшийся насмешкам, бросился в Темзу позади Черного трактира в Рединге; свою роль здесь, возможно, сыграла его фамилия
[95]. Другой поэт XVIII века – Уильям Купер – избрал было такой же путь в небытие. Впоследствии он писал:
Не отваживаясь отравиться, я решил, что утоплюсь. С этой целью я нанял карету и приказал везти меня к Тауэрской пристани, желая броситься в воду с таможенного причала. Я оставил карету на пристани, не намереваясь садиться в нее снова; но, подойдя к воде, я увидел, что она стоит низко, и рядом на каких-то мешках сидел грузчик, словно нарочно, чтобы воспрепятствовать мне. Итак, этот путь в бездну был для меня милостиво закрыт, и я вернулся в карету.
Слово “бездна” хорошо подходит для характеристики этого участка лондонской Темзы.
Но самым урожайным на самоубийства оказался век XIX. Молодой лакей из Херли, удрученный гибелью брата, утонувшего в реке, бросился в нее же, надев купальный костюм, чтобы его одежда осталась родственникам. Он пожелал воссоединиться с братом через сходную смерть, как если бы вода была пристанищем потерянных душ. Другой молодой самоубийца из Херли повесил себе на шею, прежде чем прыгнуть в реку, 25-килограммовый груз. Бывают времена, когда простейший предмет могут принять за символ смерти. Когда жители Брея увидели плывущую по реке шляпу ушедшего на покой торговца канцелярскими товарами, они сразу подумали худшее; позднее выяснилось, что его тело “уютно устроилось” в питейном заведении. Там же, в Брее, к запруде прибило картуз помощника пекаря; его труп обнаружили только три недели спустя.
В газетах XIX столетия содержится много подобных историй. Один работник пивоварни в Марлоу, задолжав владельцу тринадцать фунтов, вошел в зимнюю реку и стоял в ней, пока не погиб от переохлаждения. Другой работник, у которого умер ребенок, бросился в реку, каким-то образом связав себе перед этим руки и ноги. В Виндзоре почти одновременно в Темзе утопились бывший управляющий театром и дворецкий. Заведующий лондонской прачечной, прежде чем прыгнуть в реку близ Виндзора (его тело позднее нашли у островка, называемого Обезьяньим), сказал дочери: “Загляни мне в глаза – и увидишь там смерть”. Тут возникает некая ассоциация с отражениями в реке: иной раз можно поглядеть в воду и узреть в ней смерть.
Виндзор вообще был популярным местом у желающих свести счеты с жизнью. Одна молодая особа бежала там к Темзе с криками: “Уильям!” и “Помоги мне, Боже!” Зафиксированы и слова других самоубийц: “Оставьте меня. Я хочу умереть. Я сошел с ума!”, “Дайте мне умереть! Дайте мне умереть! Я никому не нужен. Уйду и не буду мешать”, “Посмотрите на меня. Больше вы этого лица не увидите!” Многие самоубийцы-неудачники были недовольны своим спасением и стремились опять оказаться в воде. На тех, кто желает смерти, она оказывает сильнейшее завораживающее действие. Есть и такие, что прыгают в воду снова и снова, чтобы снова и снова быть выловленными. Лодочники сложили песни об утопленниках, где чаще всего говорится о судьбе несчастливых влюбленных или жертв любовной измены. В этих песнях, как правило, есть отчетливый местный колорит.
Знаменательная смерть Офелии высветила поэтическую природу самоубийства в воде, и многие из тех, кто искал гибели в Темзе, кажется, следовали ее примеру. Присоединение к великому множеству покончивших с собой в реке может сулить некий покой, и ассоциация, вероятно, умеряет ужас индивидуального ухода в небытие, освящает этот уход. Даже Джером К. Джером в юмористическом романе о поездке по реке “Трое в одной лодке” не удержался и рассказал историю, как тогда говорили, “согрешившей” или “падшей” женщины – историю, которая завершилась ее гибелью в Темзе:
Весь день она бродила по прибрежным лесам, а когда настал вечер и сумерки окутали Темзу своей серой мантией, она простерла руки к молчаливой реке, свидетельнице всех ее радостей и печалей. И древняя река приняла ее в нежные объятия, и приютила ее истомленную голову у себя на груди, и прекратила ее мучения.
