В Спа 9 ноября император встретился с руководством армии — силы, которая помогла династии Гогенцоллернов прийти к власти и на которую она всегда опиралась. Вильгельм II все еще верил, что, несмотря на предательство политиков в Берлине, невзирая на беспорядки на улицах, его одетые в мундиры подданные останутся верны воинской присяге. Даже 9 ноября он пребывал в заблуждении, что армию можно использовать против народа и что еще есть шанс сохранить власть, заставив немцев убивать друг друга, но генералы понимали, что это невозможно
[714]. Гинденбург выслушал кайзера молча. Заменивший Людендорфа Тренер — бывший начальник железнодорожного отдела Генерального штаба, сын казначея драгунского полка — нашел в себе силы возразить монарху. Из докладов командиров 50 полков он знал, что солдаты хотят одного — перемирия, и как можно быстрее. Ценой перемирия для дома Гогенцоллернов было отречение кайзера. Вильгельм II не поверил. А как же клятва, спросил он, которую дают все солдаты, обещая скорее умереть, чем ослушаться приказа? Ответ Тренера поразил его: «Сегодня клятвы верности ничего не значат»
[715].
Падение дома Гогенцоллернов произошло быстро. Отказавшись от мысли отправиться на передовую и искать смерти в бою как несовместимой со своим положением главы лютеранской церкви Германии, 10 ноября Вильгельм поездом отправился в Голландию. По прибытии в замок Дорн, где он проведет в ссылке долгие годы — настолько долгие, что у ворот этой резиденции Гитлер установит почетный караул на все время германской оккупации Нидерландов, — кайзер первым делом спросил чашку хорошего английского чая. 28 ноября он подписал акт об отречении. Все шесть его сыновей отказались от власти, и династия Гогенцоллернов потеряла не только германский трон, но и корону Пруссии.
В любом случае Германия к тому времени уже превратилась в республику. Провозглашена она была 9 ноября, но первого президента, Фридриха Эберта, избрали только в феврале 1918 года. Это была республика без внутреннего стержня, лишенная необходимых политических структур и вооруженных сил, чтобы защитить себя от врагов. Последним организованным действием старой имперской армии стал марш домой через границы Германии с Францией и Бельгией. Потом она распалась.
Как и в других местах на изменившейся политической карте Центральной и Восточной Европы, в новых республиках — Польше, Финляндии, Эстонии, Латвии и Литве — вернувшиеся с войны солдаты придерживались разных взглядов, от монархистских до революционных. Националисты и сторонники традиционных ценностей преобладали в этнически разнообразной Югославии, в Чехословакии, а также в Польше, хотя этому молодому государству пришлось защищать свои границы как от немецких войск на западе, так и от большевиков на востоке. В Финляндии, Прибалтийских странах, Венгрии и самой Германии вооруженные люди угрожали социалистической революцией. Ценой подавления этой угрозы на востоке стали гражданские войны. В Германии поначалу казалось, что левые победят, поскольку сторонники конституционной республики не имели вооруженных отрядов. Однако после развала старой имперской армии образовались импровизированные подразделения, состоящие из тех, у кого не было другой профессии, кроме военной. Все они — гвардейская кавалерийская стрелковая дивизия, добровольческий егерский корпус, стрелковый корпус и иные — готовились к уличным боям в Берлине, Готе, Галле, Дрездене, Мюнхене и многих других городах Германии, чтобы силой подавить немецкий большевизм и заслужить благодарность нового республиканского правительства. Эти подразделения и стали ядром «стотысячной армии» — вооруженных сил, которые по условиям Версальского договора 1919 года разрешалось иметь Германии
[716].
Пока политическое будущее Германии определялось в ходе гражданской войны в столице и в провинциях, армии союзников продолжали наступление. Они заняли территорию к западу от Рейна, а также три плацдарма на другом берегу реки — у Майнца, Кобленца и Кельна. Солдаты оккупационных армий — за исключением французов — быстро нашли общие интересы с местным населением. Враждебность сменилась дружескими отношениями, не в последнюю очередь потому, что продукты с полевых кухонь стали перемещаться в дома окрестных жителей, по-прежнему страдавших от скудного рациона военного времени, одной из причин которого была поддерживаемая союзниками блокада Германии. В конечном счете именно угроза голода, а не полномасштабного вторжения заставила немецкую республику подписать мирный договор 23 июня 1919 года. И тем не менее двумя днями раньше Флот открытого моря, интернированный в шотландской Скапа-Флоу, был затоплен своими командами в знак протеста против унизительных условий договора.
В действиях морских офицеров кайзера, избравших подводной могилой для своих великолепных линкоров британскую бухту, можно усмотреть определенную историческую иронию. Если бы Вильгельм II отказался от стратегически ненужной попытки тягаться с Британией в силе своего военно-морского флота, вражды между странами можно было бы избежать — вполне вероятно, что в развязывании Первой мировой немалую роль сыграла атмосфера подозрительности и неуверенности в своих силах. Неотмеченное кладбище эскадры немецкого монарха среди самых дальних островов Британского архипелага, стерегущих проход из прибрежных вод, через который должен был прорваться германский флот, чтобы подтвердить статус Флота открытого моря, стало памятником эгоистичным и абсолютно бессмысленным военным амбициям.
Это лишь одно из многочисленных кладбищ — главного наследия Великой войны. Хроника ее сражений составляет самые мрачные страницы военной истории. Мы не услышим громких фанфар в память миллионов, встретивших свою смерть на унылых равнинах Пикардии и Польши, или молебнов за их лидеров, развязавших эту бойню. Политические результаты по сравнению с понесенными жертвами ничтожны. Разрушенная Европа перестала быть центром мировой цивилизации, христианские королевства уступили место безбожным тираниям — большевистской и нацистской, поверхностные различия в идеологии которых меркнут в сравнении с одинаковой жестокостью в отношении простого народа. Все самое худшее, что видел XX век, уходит корнями в хаос, порожденный Первой мировой войной, — преднамеренное обречение на голодную смерть противников из числа крестьян, преследование людей по расовому признаку, уничтожение этнических меньшинств и небольших независимых государств, роспуск парламентов и переход власти над не имевшими права голоса миллионами людей к комиссарам, гауляйтерам и военачальникам. К счастью, к концу столетия все эти ужасы по большей части остались в прошлом. Европа снова процветает и, как в 1900 году, является оплотом мира и добра для всего человечества.
Но кладбища остались, хотя многим из тех, кто погиб в бою, не суждено было упокоиться с миром. Их тела разорвали в клочья снаряды, и опознать убитых не удалось. Немало оказалось и таких, кого не успели подобрать во время боя… Они остались в засыпанных землей воронках и разрушенных траншеях. Не всех русских и турецких солдат похоронили должным образом, а многих немцев и австрийцев, павших на быстро сменявших друг друга полях сражений Восточного фронта, просто присыпали землей. Вдоль надолго застывшей линии фронта на западе обе воюющих стороны старались достойно хоронить павших. С самого начала они устраивали военные кладбища, регистрировали место могил, а если позволяли условия, капелланы проводили поминальные службы. Тем не менее к концу войны было неизвестно, где упокоилась почти половина погибших. Из 1.000.000 павших британцев, в основном во Франции и в Бельгии, тела 500.000 не нашли или нашли, но не опознали
[717]. Примерно столько же из 1.700.000 сложивших головы французов считаются пропавшими без вести. Французы хоронили и перезахоранивали своих погибших по-разному: и в отдельных могилах, и в братских, как под Верденом. Немцы, сражаясь на чужой территории, были вынуждены сооружать неприметные кладбища. Они часто рыли огромные братские могилы. В частности, в бельгийском Владело, где похоронены добровольцы, убитые в 1914 году во время «избиения младенцев при Ипре», могильная плита установлена над останками более 20.000 молодых людей
[718].
