Таким образом, на двадцать пятый день после убийства Франца Фердинанда сербское правительство было предупреждено об отправленной ноте. Премьер-министр Никола Пашич узнал об этом по дороге в свою загородную резиденцию. Ночью, после сообщения, что австрийский посол вручил документ министру иностранных дел, Пашич вернулся в Белград. В 10 часов утра в пятницу 24 июля он встретился с министрами, чтобы обсудить ответ на австрийскую ноту. В Санкт-Петербурге, Берлине и Лондоне уже получили копию документа. В Париже тоже, но президент и министр иностранных дел республики еще были в пути на родину. Сербским министрам нужен был совет опытных дипломатов, но дать его оказалось некому: Российскую империю в это время никто не представлял — посол несколько дней назад умер, а нового еще не назначили, британский посол в Белграде, слава богу, был жив, но заболел, посол Франции пребывал в добром здравии, но только что приехал в страну — он сменил коллегу, чрезвычайно нервничавшего в этом неспокойном королевстве. Белград по сравнению с другими европейскими столицами был маленьким городом, почти провинциальным, а сама Сербия, правители которой хорошо разбирались в балканской дипломатии угроз и применения силы, не знала, что ей делать и как вести себя во время кризиса, в который вовлечены все великие державы. Более того, сербских министров, которые прочитали ноту в отсутствие Пашича, объял страх. После возвращения премьера кто-то из них завел смелые речи о войне, но затем настроение быстро изменилось — надо идти на уступки. Пришли депеши от сэра Эдварда Грея, министра иностранных дел Великобритании, а также из Парижа — обе державы советовали удовлетворить максимально возможное число требований Австро-Венгрии. На следующее утро, 25 июля, из британских и французских посольств в Белграде сообщили, что Сербия выполнит все условия, за исключением требования допустить австрийских официальных лиц на свою территорию, чтобы они руководили расследованием. Положение сербов казалось безвыходным, но окончательного решения они еще не приняли. Шел двадцать седьмой день после убийства эрцгерцога, но шанс на то, что Австрия добьется результата, который могла бы получить наверняка, если бы с самого начала действовать решительно, сохранялся.
Жизненно важные интересы других государств не были бы ущемлены (если не считать соображения престижа), даже если бы Сербия позволила австрийским чиновникам участвовать в судебном разбирательстве на своей территории. Это стало бы унижением для сербов и нарушением принципа суверенитета, которым руководствовались европейские страны в отношениях друг с другом, однако с учетом репутации Сербии вопрос не был бы принципиальным, если бы этого не захотели другие государства. Таким образом, в полдень 25 июля, за пять часов до истечения срока, отведенного для ответа на австрийскую ноту, преступление в Сараеве оставалось делом Австро-Венгрии и Сербии, чисто дипломатическим вопросом.
Так оно обстояло с точки зрения дипломатического протокола, но в реальном мире за три недели и шесть дней, прошедших после убийства наследника престола, успели сформироваться разнообразные страхи и предчувствия. Позиции в общих чертах определились. В пятницу вечером, когда сербские министры уже были готовы капитулировать, лорд Грей обратился к австрийскому послу в Великобритании графу Менсдорфу с просьбой, чтобы правительство его страны продлило срок ответа на ноту. Немецкого посла князя фон Лихновски он попросил, чтобы Германия, со своей стороны, тоже посодействовала этому. Грей все-таки опасался, что сербы заартачатся. В этом случае Великобритания может выступить посредницей в переговорах. Признавая, что Австрия отвергнет любое вмешательство в свои отношения с Сербией (австрийцы дали это ясно понять), он тем не менее допускал возможность, что Германия вместе с Францией и Италией могут выступить посредниками в переговорах между нею и Россией, если последняя объявит мобилизацию: дипломатическое сообщество рассматривало этот вариант как возможное развитие событий. Если бы Россия показала, что не останется в стороне, позиции всех участников конфликта стали бы жестче, но, как считалось, войны все равно можно было бы избежать, поскольку другие государства ее примеру не последовали бы. Вечером Менсдорф еще раз посетил британское Министерство иностранных дел — он заверил дипломатов (Грей, к слову, уехал на рыбалку), что австрийская нота отнюдь не является ультиматумом. Австрия не обязательно объявит войну, не получив удовлетворительного ответа по истечении установленного срока. Для разрешения сложившейся ситуации есть и другие средства.
У сербов оставались еще ночь и почти все воскресенье. Утром 25 июля они по-прежнему склонялись к капитуляции — неохотно и с периодическими вспышками воинственности. А днем пришло сообщение от сербского посла в России. Царь Николай полностью поддерживает Сербию. Он еще не готов объявить мобилизацию, но принял решение о введении в стране положения о подготовительном к войне периоде. Новость заставила сербских министров изменить решение. Несколько часов назад они были согласны принять все десять пунктов австрийской ноты, с небольшими оговорками, а теперь отважились к шести из них выставить свои условия и отвергнуть самый главный — о допуске официальных австрийских лиц к расследованию убийства на территории Сербии. За оставшееся время до истечения срока, указанного Австрией, ответ на ноту лихорадочно исправлялся, дополнялся и переписывался. Машинистки не успевали печатать варианты. В ночь на 7 декабря 1941 года, накануне нападения на Перл-Харбор, в японском посольстве в Вашингтоне будет твориться то же самое, а результатом станет вступление США во Вторую мировую войну… Скоро текст стал представлять собой собрание поправок и переделок — назвать такой документ дипломатическим было нельзя. В порядок его привели за 15 минут до истечения установленного срока. Ответ Сербии должен был вручить австрийскому послу лично премьер-министр Никола Пашич. Через час после того, как это произошло, посольство в полном составе покинуло Белград. Скоро поезд повез дипломатов и всех остальных сотрудников к австрийской границе…
Затем последовала странная двухдневная пауза. В воскресенье и понедельник 26–27 июля ничего не происходило. Сербия, правда, мобилизовала свою маленькую армию. Россия призвала самых молодых резервистов в подразделения, размещенные на западной границе, а в Вене и некоторых немецких городах, в частности в Берлине, можно было наблюдать сцены народного ликования по поводу того, что австрийское правительство не приняло ответ Сербии. В воскресенье кайзер все еще не вернулся из Норвегии. Президент Франции Пуанкаре и министр иностранных дел республики Вивиани также находились за пределами своей страны и только ночью получили известие, требовавшее их немедленного возвращения. Впрочем, полным бездействие не было: переговоры велись, причем скорее осторожные, чем решительные или агрессивные. Рейхсканцлер Германской империи, министр-президент Пруссии Теобальд фон Бетман-Гольвег поручил немецким послам в Лондоне и Париже предупредить, что военные приготовления России могут быть восприняты как угроза. Немецкому послу в Санкт-Петербурге было приказано передать, что, если Россия немедленно не остановит мобилизацию, это вынудит Германию ответить тем же и сие будет означать войну. Из ответа посла Бетман-Гольвег узнал, что британцы и французы пытаются удержать Россию, а Сазонов, русский министр иностранных дел, склоняется к тому, чтобы ситуация разрешилась при помощи дипломатии. Об этом проинформировало кайзера и австрийское правительство. Британское Министерство иностранных дел, имевшее свои источники информации, не теряло надежду, что русские готовы согласиться на посредничество Соединенного Королевства, Франции, Германии и Италии. Какое-то время — очень короткое — казалось, что кризис, как в 1909 и в 1913 годах, действительно можно будет уладить, прибегнув к переговорам.
