— Ты не выживешь без меня, родная. Так работает наша связь. Если бы я знал…
— Тшшш, — я закрыла ладонью его рот, принуждая замолчать. Поверхностное дыхание мужчины грело пальцы.
— Ты стала моей Настоящей… укусила… я бы не причинил тебе вреда…
— Мне было так хорошо, и я не жалею. Ты был прав — оно того стоит.
Легко я поцеловала его третий раз в этой жизни. Даже без дурмана он казался сладким. Ощутив мои эмоции, Санур обнял меня и порывисто прижал к себе. Рукоять ножа уперлась мне в грудину, и лезвие проникло в него, разрезая сердце до конца. Горячая, слишком родная душа влилась в мою и выскользнула, оставляя меня одну. Снова.
Почему я всегда умираю последней… в одиночестве. Почему они все умирают, оставляя меня. Может, это наказание, может, мне суждено оставаться одной. А вдруг если меня не станет… совсем не станет — они все останутся живы?
— Я не стану больше искать тебя… никого из вас… никогда… ни в одной из следующих жизней…
4.1
ВОПРЕКИ.
Утро пробралось своими солнечными лучиками сквозь неплотно задернутые шторы и медленно скользило по подушке. Я проснулась пару минут назад, но вставать не спешила. Меня ждала долгий день.
Потянувшись, заставила себя подняться, безнадежно долго пытаясь нащупать стопами тапочки. Их найти не удалось, и пришлось идти босой. На ходу накинув на голое тело шелковый халат, прошла на кухню и поставила кофейник на огонь. Забралась на стул, подобрав под себя замерзшие ноги. В дверном проеме мелькнула темная тень, и на мои колени взобрался пушистый черный кот. Он принялся громко мурчать, явно намекая на необходимость не только одарить его лаской, но и угостить любимым лакомством. Когда кошачьи когти стали впиваться уже глубоко под мою кожу, пришлось сбросить питомца на пол и пройти к шкафчику с консервами.
— Наглый, — констатировала я, выкладывая из банки крупные черные маслины.
Обозначенный субъект прошествовал мимо, уткнулся мордой в блюдце, слегка подергивая хвостом и безобразно чавкая.
Скользнув ступнями в брошенные у самой двери огромные истертые тапки, которые все забывала выбросить, я вышла на веранду с большой чашкой кофе и зажмурилась, подставив лицо солнцу. Пахло листвой и свежей древесиной: в десятке метров от дома стояла беседка, сделанная только на прошлых выходных и, поэтому, еще не покрытая краской. Не хотелось портить такое чудесное утро, но сегодня просто необходимо заняться этим. Допив любимый напиток, я вышла во двор и, скинув обувь, пошла по росистой траве в сторону озера.
Дом, доставшийся мне от отца, был далек от цивилизации. На несколько километров вокруг простирался густой лесок, лишь небольшая метеорологическая станция располагалась совсем неподалеку, но ее сотрудники никогда меня не беспокоили. На мою собственность никто не посягал, и незваных гостей не бывало, что меня вполне устраивало. Мне нравилось уединение. Так было спокойней жить и удобней работать.
Скинув халатик на песок, я вошла в воду и в несколько гребков отплыла туда, где опустив ноги, ощущала холодную глубину. Наплававшись вдоволь, я раскинулась на поверхности воды и, ощущая приятную усталость, рассматривала проплывающие надо мной облака. Легкий ветер касался лица, волосы длинными змеями скользили по плечам и спине. Закрыв глаза можно было представить, что я совершенно одна и целая вселенная принадлежит только мне.
Я ощутила его задолго до того, как он вошел в дом. Наверняка, привез продукты, большую часть которых сам же и съест, но до этого сначала их приготовит. С едва сдерживаемым азартом я выбралась на берег, набросила шелк, тут же прилипший к коже, и поспешила обратно. У беседки стоял огромный мотоцикл с рисунком волчьей морды. Это было забавно.
На подходе к порогу меня встретил аромат жарящегося мяса и мотив песни из радиоприемника, включенного на полную громкость. Для меня всегда оставалось загадкой, как он может переносить такие громкие звуки. Даже мои человеческие уши не способны были долго выносить подобную какофонию. Оказавшись на кухне, я прикрутила ручку приемника, делая музыку тише. У плиты стоял один из самых красивых мужчин, которых мне доводилось встречать: высокий, широкоплечий, с гривой темно-каштановых волос, его сильные тренированные руки были покрыты татуировками, а умопомрачительные ноги обтянуты джинсами.
— Снова пялишься на мою задницу? — насмешливо поинтересовался он, не поворачиваясь.
Я пожала плечами, как будто он мог это видеть, и обняла мужчину, уткнувшись лицом между лопаток и скрестив пальцы на животе.
— Скучала? — я вновь пожала плечами. — Много работы? — согласно кивнув головой, с удовольствием втянула в себя мускусный аромат его кожи и нехотя отстранилась. — Тебе стоит переехать…
— Мы уже это обсуждали, — недовольно проворчала я. — Я плохо переношу общество, любое общество.
— Но меня-то ты терпишь.
— Тебя я люблю, это — разные вещи.
— Кари, ты выглядишь… — он окинул меня насмешливым взглядом, и я скрестила руки на груди, нахохлившись и отступая к двери спальни.
Вытерев тело и промокая волосы полотенцем, я ненадолго остановилась напротив зеркала. Конечно, я знала, что довольно привлекательна: стройные ноги, подтянутый плоский живот, высокая грудь, изящные руки, лицо с острыми скулами, большими серо-зелеными глазами и пухлыми губами, лишь немного смещенная перегородка едва заметно искривляла переносицу. Детская травма, которую не исправили вовремя, а потом я отказывалась от операции, не считая это необходимым. Каштановые, со светлыми прядями, выцветшими на солнце, волосы спускались до поясницы и легко убирались в косу, что заставляло мириться с их длиной.
Судя по оставшимся снимкам и видеозаписям, я была очень похожа на маму. Ее я почти не помнила. В памяти остался лишь образ грустной изможденной женщины, закутанной в мягкий плед, тянущейся тонкими пальцами к огню камина. Рядом всегда был мрачный отец. Его я боялась, ощущая под маской спокойствия бушующую ярость и отчаяние. Для ребенка было сложно осознать, что кто-то способен на такие сильные эмоции, направленные в никуда. Остро в мою память врезался лишь момент, когда мама обхватила меня за талию, прижав к себе и горячечно зашептала:
— Мне так жаль, милая. В этом мире ты будешь изгоем, и тебя никуда не примут. Прости…
Мне не хотелось, чтобы ей было больно и, обхватив заострившееся лицо маленькими ладошками, я потянула ее на себя, как уже делала не раз…
Никогда — ни до этого, ни после, отец не бил меня, но в тот момент, когда он оторвал меня, дезориентированную и бормочущую что-то невразумительное, от уже бездыханного тела матери. Он швырнул меня в стену, сломав тем самым несколько костей, включая нос. Когда отец, наконец, убедился, что мама мертва, то развернул меня от стены, забрызганной кровавой пеной, выплескивающейся из моих разорванных легких и, схватив за шкирку, отволок в машину. Он так и не смог понять, что сделала его дочь, а я не могла забыть… ничего…
