Данила долго бегал, хулиганил, наконец, согласился пойти спать, но потребовал в кровать лимонада:
– Какой лимонад, ты уже зубы почистил, – нажала я на привычную кнопку.
– Я хочу лимонад! Я не буду спать, если ты не дашь мне лимонаду!
– Выпей воды.
– Я не хочу воду, я хочу лимонад!!
Тут можно привычно начать нажимать на кнопки: «Осторожно: кариес!»; «На ночь нельзя!»; «Быстро в постель!»; «Я что сказала?» и прочее, и прочее…
Стоп! Зачем я так? Что ему ударился сегодня этот лимонад? Почему в мальчике столько ярости?
Сажусь рядом, говорю серьезно:
– Ты очень-очень хочешь лимонад?
Кивает.
– Тебе важно, чтобы я тебе его дала?
Кивает.
– Ты хочешь, чтобы я тебя послушалась?
И сына прорывает:
– Ты никогда меня не слушаешь! Все всегда по-твоему! Все как ты говоришь!
– А ты хочешь, чтобы хоть раз было так, как ты сказал?
– Да!!!
– Давай, я сейчас дам тебе воды, а завтра будет все так, как ты скажешь.
– И можно печенье на завтрак есть?
– Можно.
– И можно будет с утра поиграть на планшете?
– Да.
– И что, вот прямо что я скажу, то ты и сделаешь? Даже купишь мне надувного крокодила на «Амазоне»?
– Куплю! Завтра будет особенное утро. Я знаю, тебе тяжело, ты растешь, а мы, родители, все решаем. Так мир устроен. А тебе хочется быть главным. Но завтра будет другой день, до обеда – ты главный. Договорились?
– Да! Да! Да!
Уснул. Без лимонада. И крокодил был не нужен, и печенье завтра не потребовалось.
Нужно было, чтобы поняли.
И таких «открытий» на моем родительском жестком диске десятки.
Не хочет в школу, потому что вчера накричал учитель. И нужно послушать, обсудить и поддержать.
Не хочет на музыку, потому что думает, что забыла последнюю пьесу. И нужно найти время порепетировать до занятия.
Не хочет на занятие, потому что стесняется, что дырка на носке.
Не хочет в парк, потому что в прошлый раз там напугала собака.
Не хочет яблоко, потому что в руке лего и расставаться с ним не готов.
Не хочет в туалет, потому что в туалете паутина.
Не хочет чистить зубы, потому что хочется где-то сделать по-своему.
Не хочет чистить зубы, потому что после этого не дадут печенье.
Не хочет чистить зубы, потому что потом положат в постель и спать, а он хочет остаться лежать головой на плече у мамы, пригревшись, и слушать книжку.
Не хочет чистить зубы, потому что хочется продлить сегодня…
Труд родителя не в том, чтобы принять на себя мучительное бремя насильника воли.
А в том, чтобы понять.
Услышать.
Увидеть этот «ребенкин мир» со всей его логикой, смыслами и эмоциями.
И когда становится понятно, что дело в паутине, в одиночестве, в обиде на подружку, в резком окрике, в темной лестнице, в слишком громкой музыке – когда ты сам вдруг понимаешь, что тут нет лени, капризов, упрямства, а есть просто другой человек с другой картиной мира и другой логикой, то и воспитывать не приходится. Можно просто убрать паука, включить свет, положить под кровать пластмассовый меч для защиты от чудовищ и вместе придумать едкий ответ вредным девчонкам.
А там, глядишь, и с танцами сладится. Все легче, когда тебя понимают.
Почему они нарываются?
Бывает так, что ребенок как будто специально навлекает на себя родительское недовольство. Я уж и терплю, и границы обозначаю, и предупреждаю, и активно слушаю, и принимаю – а все не в коня корм, он как будто нарочно вызывающ и зол.
Мне видится, что он это делает не потому, что хочет нам насолить, а потому, что ему нужен выход. Ему бы сесть и поплакать, а он почему-то не может и лезет на рожон, чтобы в результате ссоры все-таки расплакаться и выпустить из себя.
Это значит для меня, что в предыдущих отказах я струсила, избежала противостояния, заиграла-отвлекла, и у ребенка осталось гаденькое чувство, что что-то не так, но что – он понять не может, Я его эмоционально обманула, сбежала от конфликта, и ему как будто хочется зацепиться за что-то, а он проскальзывает на моей увертливости и заглаживании, и ищет поводы, и нарывается.
Я смотрю на детей и чувствую, как в эти моменты их невыносимости им просто плохо внутри и хочется пожалеть себя, а им нельзя, мы же учим их не быть нюнями. Мы на каждую фразу: «Мама-а-а, я не могу-у-у», – говорим: «Ты можешь, ты сильный». Он сильный, он может, у него нет права на жалость к себе, поэтому он дерзит, нарывается и невыносим. Чтобы мы рявкнули, отчитали, сорвались, и ему, наконец, разрешено было заплакать и попроситься на ручки и запричитать: «Меня никто не люби-и-ит».
Мы не можем избежать злости и раздражения потому, что мир никогда не соответствует нашим ожиданиям, а мы не можем не иметь ожиданий.
Мы не можем не накапливать это, потому что не всегда можем тут же выплеснуть.
И мы не можем жалеть себя постоянно, чтобы злость сбрасывать, потому что не выживем. А значит, агрессия неизбежна.
Агрессия, или выход через злость, – это просто слезы тех, кто не умеет плакать.
Поэтому, когда с ребенком трудно, я себе говорю: «Не трусь, это надо пройти», – и иду в прямое лобовое «нет», жертвуя правом быть хорошей. Потом глажу по спинке, пока он ругается и вопит, и сразу видно, насколько ему легче стало. Поэтому я так не люблю техники увода и отвлекания, из-за того осадочка, который в детях остается.
Такой парадоксальный круг: целостность и мир в душу приходят тогда, когда позволяешь себе злость и агрессию, а не когда бегаешь от них. Право на злость дает другому право на злость без вины в нагрузку, исцеляет нас от накопленной желчи и обиды. Исцеленные, мы становимся сильнее и способны выдержать злость другого, не пытаясь ее заткнуть или обесценить. Тем самым исцеляя его.
Раз я осознала, что в отношении меня совершается агрессия, сразу задумываюсь: а зачем? И понимаю, что человек отрабатывает что-то свое. Где-то ему неуютно. Что-то нужно доказать.
Первый принцип жизни с детьми: слова не важны, важно чувство.
Вместо того, чтобы завестись и гавкнуть в ответ, я просто отмечаю про себя: нападают.
Второй принцип жизни с детьми: у них свой путь.
Он там со своими демонами, я со своими. Не моя работа его демонов уламывать, и не на мне ему тренироваться, чай, не груша.
