– Я не одна.
Одной из важнейших ценностей для меня является человечность – в смысле не милосердия, а проявления себя живым, неидеальным человеком. А живые люди, как известно, невероятно сложны и противоречивы.
С одной стороны, они стремятся быть лучшей версией себя, какая бы она ни была в разных системах ценностей. Это стремление соответствовать каким-то внутренним принципам, постулатам, обычно жестким в своей категоричности. Это наша важная, но неживая часть. Скрипт.
С другой стороны, наши поступки обусловлены нашим воспитанием, средой, опытом, травмами, психологическим состоянием, темпераментом, эмоциями, погодой, здоровьем, окружающими нас отношениями и еще миллионом вещей. Это делает нас спонтанными. Непоследовательными. Эмоциональными. Чувствующими. Изменяющимися. Ранящими. Ранеными. Неидеальными.
Это наша живая часть.
Жизнь.
Наши принципы и ценности – это компас, направление.
Мы можем его менять и пересматривать. Можем приносить свою живость в жертву и можем отступать, отвоевывая живость. Можем отходить и возвращаться. Передумывать и снова укрепляться.
Наш путь – это единственное, что на самом деле есть.
Во мне очень много сочувствия и тепла к живому.
И свою публичную миссию я вижу прежде всего в признании живого, а не в утверждении правильного – для последнего достаточно вещателей и без меня, да и я, надо признаться, вложила туда уже достаточно, чем не особо горжусь.
Для меня это про смелость жить такой, какая я есть, стремиться, ошибаться, противоречить себе, противоречить общественно одобряемому. Про Искусство Жить Собой.
И у меня есть единомышленники, для которых увидеть, каким сложным, неидеальным и неоднозначным может быть путь каждого отдельного живого человека важнее, чем лишний раз объявить, как надо жить правильно.
Вот эта готовность вновь и вновь вглядываться в живое и неправильное, открытость к постоянному осмыслению и пересмотру неживых «так надо», стремление воспринимать и понять реальное – для меня маркер своих.
Как в триатлоне, выдыхая горячие и шершавые собственные легкие, бросаемся после полумарафона в 10-километровый заплыв и, выползая после него, со звенящими от усталости мускулами, вскакиваем на велосипед, – так мы бежим.
И часто нет вокруг деревни и общины, нет надежных партнеров, за чей счет можно было бы позволить себе подвыгореть и нервно сорваться, нет питающей, заботливой любви, чтобы искупаться в ней, как в живительной воде. Только спланированные батончики самоподдержки и заначенные по карманам крохи прощения себя за то, что сделала сколько могла.
И свои. Единомышленники.
Уникальный ресурс горизонтальных связей.
Целая армия своих за твоей спиной, как бы ты ни оступилась.
Люди учат.
Правота не стоит ломаного гроша. В выборе: остаться правой в споре или сохранить отношения – всегда выбирай отношения.
Взрослая Я выбирает человечность. И не знает, как правильно жить.
Внутренним голосам
– Ты куда смотрела?
– Я вас не видела, простите.
Четыре года назад после 15 лет безаварийного вождения я поцарапала чужую машину: выезжала из слепого поворота и не заметила. Вышедший из автомобиля водитель ошарашенно спросил: «Вы куда смотрели?» «Я вас не видела, простите», – не менее ошарашенно ответила я. А он там был, ощутимо и присутственно ехал, но я не видела. Смотрела по сторонам, смотрела назад, смотрела прямо на него, но не видела. На заднем сиденье устроили скандал дети – вопили, ругались, – и хотя я смотрела, я на самом деле не смотрела. И не увидела.
Мы каждый день куда-то едем, и каждый день на заднем сиденье гвалт. Внутренний страх начинает вопить, что вперед нельзя и срочно надо остановиться. Потребность в одиночестве требует немедленно всех высадить и красиво втопить педаль газа в пол. Обида вкрадчиво рисует демотиваторы и тычет пухлым пальчиком в пустую карту дорог, ей всегда есть куда ткнуть, но куда ехать – нет. Сомнения тройняшками причитают, вопрошая, зачем мы вообще куда-то поперлись, сидели бы тихо дома. Тревога трясется и охает на поворотах. Паника визжит и клекочет, что не доедем. Зависть бесконечно брюзжит, что она заслужила большее, чем семиместный семейный Peugeot. Амбиции орут, что мы еле тащимся. Упрямство пытается всех перекричать, чтобы заткнулись.
Я научилась в дороге ставить детям музыку и аудиокниги. Научилась говорить железным, не терпящим пререканий голосом: «Я за рулем. Всем молчать и не мешать». Дети, в свою очередь, почти научились вести себя тихо, но еще чаще я научилась отключаться от их склок и нытья. И научилась видеть черные машины справа.
Весь наш внутренний багаж – курятник воплей и брюзжания – там, на заднем сиденье. Когда есть время, я высаживаю на обочину одиночество, обещаю амбициям купить Tesla и пристегиваю страх пятиточечным ремнем. Но чаще времени нет. Мне осталось каких-то 30 лет, и мне надо на Север. И визит в психдиспансер со всей этой гоп-компанией не вписывается в мой маршрут. А если во время движения обернуться и потребовать, чтобы все заткнулись, я не увижу черную машину справа.
На заднем сиденье периодически свара и гвалт. Но мне надо на Север. И я – за рулем.
Один внутренний голос кричит изнутри прямо в висок: «Так нечестно: Я хорошая – Я маленькая – пожалейте МЕНЯ – МНЕ трудно – МЕНЯ никто не любит – все МЕНЯ бросили – Я совсем-совсем одна – Я не хочу ничего решать – Я не хочу ничего делать – это ВЫ во всем виноваты – Я хочу на ручки!»
Другой голос диктует в другой висок холодно и жестко: «Ишь чего захотела – ТЫ не заслужила – посмотри на СЕБЯ – кому ТЫ нужна – ХВАТИТ ныть – ТЫ ничего не доводишь до конца – всем на ТЕБЯ плевать – ТРЯПКА – ДОСТАЛА – УРОДКА – СЛАБАЧКА!»
Они бродят по разным комнатам – обиженный ребенок и критик – и борются за доступ к микрофону, чтобы выплюнуть наружу больное. Ребенок проклинает критичного и черствого родителя. Критик презирает слабого и неуверенного ребенка. Ребенок ищет себе родителя – заботливого, эмпатичного, терпеливого, чуткого. Ищет в каждом партнере, ищет в каждом встречном – и неизбежно разочаровывается. Критикующий родитель ищет себе другого ребенка – удобного, собранного, послушного, трудолюбивого. Этот не заслуживает ничего, кроме пинков и критики. Без жестких мер эта размазня просто никогда не повзрослеет, не справится, не выживет. Ищет другого, правильного ребенка – в детстве, в школе, в университете, на первой работе, второй, в клубе, театре, библиотеке – и не находит, потому что другого не существует.
Они не знают, что они есть друг у друга, там, внутри, за стеной. Неужели они правда не знают?
Я сидела на кухне и размышляла. Дети спали, ночь, тишина. После первого развода прошел год, и я так устала слышать плач этого недолюбленного одинокого ребенка внутри, что сказала себе: «Эй! Ты же умеешь! Ты же умеешь быть с детьми терпеливой, чуткой, честной, поддерживающей! Ты же самая лучшая мама, верно? Ну так вот, той девочке внутри очень нужна такая».
