Тарас Адамович внимательно следил за тем, кого Олег Щербак иначе как солдафоном не называл. И не видел перед собой солдафона. Правильные черты лица, темные пронзительные глаза. Брюнет. Игрок — судя по выражению глаз. Штабс-капитан — судя по погонам. Странно, что выбрал для встречи «Прагу». Или господин офицер — ценитель колоритных пейзажей?
Отель «Прага» появился на улице Владимирской лет тридцать назад. Согласно проекту архитектора Александра Шилле здание имело три этажа и флигели. После смерти владельца отеля — Ильинского его вдова продала строение киевскому юристу Вацлаву Вондраку, чеху по происхождению. Он мечтал о панорамной террасе, однако с третьего этажа панорама не открывалась. Вондрак достроил еще три этажа и открыл на крыше здания одноименный ресторан, впоследствии ставший любимым местом отдыха киевлян. Теплые сентябрьские вечера еще позволяли ужинать здесь под открытым небом. Хоть на крыше и было достроено небольшую застекленную террасу, однако на ней, в случае ненастья, могли разместиться далеко не все посетители ресторана.
Терраса поражала изысканной мебелью и экзотическими растениями, щедро расставленными в кадках по всему залу. Белые скатерти, блеск бокалов в приглушенном свете фонариков, темные фигуры официантов во фраках, белоснежный контраст их рубашек.
Мира бывала в «Праге» прежде, Тарас Адамович рассматривал убранство ресторана с интересом исследователя, Яков Менчиц моргал длинными ресницами, опуская взгляд на руки, которые неловко примостил на краешек стола. Назимов созерцал их лица и, казалось, был расслаблен. Он не спешил начинать разговор первым. Молчание за их столиком прервал официант, который принес меню и спросил:
— Могу ли я предложить вам напитки?
Назимов глотнул шампанского и посмотрел вопросительно на Тараса Адамовича.
— Что предпочитает господин следователь? — слегка насмешливым тоном спросил штабс-капитан.
— Господин бывший следователь, — спокойно уточнил Галушко. — Я не откажусь от бокала бургундского шабли. А вы, Мира?
Девушка улыбнулась.
— Белое токайское, — мелодично произнесла Мирослава.
— Прекрасный выбор, — откликнулся официант. — У нас остались довоенные запасы.
— Любопытно, — протянул Назимов. — Ваша сестра обычно предпочитала красное. А если белое…
— То сухое. Я знаю. Мне нравится медовый привкус этого вина. У нас с Верой нечасто совпадают вкусы. В конце концов она могла бы составить вам компанию и за бокалом шампанского.
Назимов молча повернул бутылку этикеткой к девушке.
— «Эксельсиор»! — произнесла вслух название Мирослава и констатировала: — Весьма патриотично.
— Это русское шампанское? — поинтересовался Тарас Адамович.
— Производят в Одессе, — объяснила Мира. — Вера говорила, что неплохое. Хотя…
— Вы не доверяете изысканному вкусу вашей сестры? — иронично спросил Назимов.
— Вере нравится и английский «Портер», хотя пиво для балерины — слишком вызывающе, — пожала плечами курсистка.
— Как говорила Карсавина, пить пиво — неэстетично для балерины, — кивнул Назимов. — Однако наш собеседник, — он улыбнулся молодому следователю, — не балерина и может выбрать любой напиток.
— Я… попробовал бы белое токайское, — едва слышно молвил тот.
— Медовый вкус сегодня уверенно побеждает, — отсалютовал официанту бокалом Назимов.
— Прошу прощения, — Тарас Адамович поднял палец, поймав взгляд официанта. — Я тоже не отказался бы от «Эксельсиор».
Официант кивнул, подтверждая заказ.
— «Эксельсиор», — протяжно молвил Тарас Адамович и обратился к офицеру: — Вы знаете, что это — шахматный термин?
Назимов отрицательно качнул головой.
— Название разновидности этюда, когда пешка продвигается к краю доски, дабы стать…
— Королевой, — продолжил Назимов.
— Ферзем, — возразил Галушко. — И даже ферзем необязательно.
— То есть? — уточнил Назимов.
— Игрок может выбрать, в кого именно превратить пешку. Ферзь — необязательное условие, можно взять ладью или коня.
— Только сумасшедший выберет коня, если можно выбрать королеву, — рассмеялся Назимов и глотнул шампанского.
Смех и реплики посетителей ресторана, которые время от времени взлетали в синее вечернее небо, вдруг оборвала скрипка. Своим звуком она пронзила тяжелый, насыщенный духами и винными парами воздух над террасой «Праги».
Тем временем официант ловко сервировал столик, на котором сначала оказались салфетки и приборы, а затем заняли свои места бокалы. Скрипка вновь резнула слух высокой нотой и умолкла. Тарас Адамович скользнул взглядом по согбенной фигуре хмурого мужчины за соседним столиком, который что-то быстро писал, усердно опустошая бокал за бокалом, и начал допрос свидетеля.
Назимов отвечал спокойно, чуть иронично. Погружаясь в мысли и воспоминания, он трогал пальцами ножку бокала, поворачивался к собеседнику резким профилем. Рассказ строил логично, замечал детали, прятал в глубине глаз странную для бравого офицера печаль.
— И зачем вы ударили художника? — в ходе допроса поинтересовался Тарас Адамович.
— Какого художника? — переспросил офицер.
— Олега Щербака. Того, кто не согласился продать вам картину.
— А! Того мерзавца? Вы сами ответили на свой вопрос. Не продал картину! Видел, что она мне нужна позарез, и уперся как бык. Думаю, просто цену набивал.
— Почему же вы ее не подняли?
— Я поднял ее втрое! Но этот шут… — он перехватил взгляд Миры и запнулся, — я хотел сказать… этот шутник, — наотрез отказался.
Тарас Адамович скептически посмотрел на него.
— Ну, не сдержался я, — прямолинейно сказал Назимов. Тут из-за его плеча, как Мефистофель, вынырнул официант и долил в бокал шампанского.
— И зачем вам позарез понадобилась картина? — спросил бывший следователь.
— На ней Вера. Она прекрасна. Не хотел, чтобы она оставалась в том гадюш… то есть в его квартире.
— Как вы думаете, почему Вера не пришла в тот вечер на встречу с вами? Вы же договаривались встретиться в «Семадени»?
Назимов ответил не сразу. Задумался, откинулся в кресле.
— Понимаете, я тогда решил, что это как раз в стиле Веры — забыть или просто не прийти. Я приглашал ее в рестораны или салоны, но никогда не был окончательно уверен в том, что она придет. В тот вечер я подумал — что ж, наверное, решила проигнорировать или выбросила из головы. Пока не встретил Мирославу, — он вперил взгляд в свечу на столе, — которая расспрашивала о сестре. Только тогда понял: что-то случилось.
