— А не ты, случаем, старикана-то угробил?
Голдыш, отрицая свою причастность к преступлению, обиженно сказал:
— Ваше благородие, вы разве не знаете мою специальность? Замок взломать, шапку с головы содрать, пьяного обшарить. Я в своей жизни курицы не зарезал, а то бедного старика жизни лишить.
— А его и не зарезали, — заметил Ланге.
Позже следователь написал в мемуарах, что бегающие глаза, судорожность губ и лица — все вместе подсказывало ему, что убийцей Синицына был не кто иной, как Голдыш. Он крайне сожалел, что не арестовал его сразу.
Когда Олег Щербак начал читать отчет, принесенный Тарасом Адамовичем, лицо его было спокойно. Потом глаза художника перестали бегать по строчкам, замерли в одной точке. Тарас Адамович заметил, как медленно, будто проступает изображение на фотокарточке, каменеет подозреваемый. Позеленевший цвет кожи состарил его лет на десять. Он более не походил на Париса, или наоборот — стал похож на Париса, осознавшего, что ему не избежать сражения с Гектором. Вот только Олег Щербак убегать не собирался. Он поднял глаза от папки и с упреком посмотрел на Тараса Адамовича. Сказал, словно каркнул:
— Она же… упала. Она убегала и упала.
— Нет, — ответил Тарас Адамович, — эксперт, осматривавший тело, абсолютно уверен, что смерть наступила не от удара головой.
Щербак молчал и, казалось, не слышал его. Бывший следователь сказал:
— А это и есть второе самое страшное преступление. Как вы сказали — страшное своей непоправимостью. Если забрать у человека право на незнание — вам вряд ли удастся это исправить. Однако если забрать право на жизнь — сработает тот же закон.
Художника бросило в дрожь…
— Что было дальше? — спросил Рудой.
— Он согнулся пополам и его вырвало.
— И все?
— А потом он назвал имя убийцы.
— Ты знал это с самого начала?
— Что именно?
— Что у него был сообщник?
— Не совсем. Я постоянно ловил себя на мысли, что он не похож на убийцу и не столь хладнокровен, чтобы покрывать убийцу.
— Зато достаточно хладнокровен, чтобы похищать девушек и гримировать их под свою мертвую бабку, — заметил Рудой.
Тарас Адамович не спорил, ему было о чем рассказать:
— Одна из девушек погибла. По версии нашего подозреваемого — упала и ударилась обо что-то головой. Но он говорил не слишком уверенно, я понял, что со смертью Марьяны не все так просто. Эксперты, которые осматривали тело, подтвердили мою обеспокоенность: девушка была задушена. Кроме того, арестованный не спешил называть адрес дома, где прятал девушек. Я не верил, что ему до такой степени безразлична их судьба, — ведь они могли умереть, от жажды, например. Из этого следовало, что есть еще некто, имеющий доступ к подвалу.
Тарас Адамович задумчиво посмотрел в окно. С этого ракурса сад выглядел еще более заброшенным, чем с улицы, вероятно, хозяина не слишком заботило его состояние.
После того как Олег Щербак прочел отчет, он рассказал ему все, что знал. Терять незнание оказалось весьма болезненным процессом, подозреваемый не сразу поверил в случившееся.
— Почему же? Разве не он проделал почти всю работу?
— Он верил в свою миссию по спасению балета. В то, что судьба указывает ему правильный путь.
— Фаталисты скучны, — пожал плечами Рудой.
— Его сообщника трудно назвать фаталистом. Он как раз из тех, кто пытается взять судьбу в свои руки.
— И кто же он?
— Тоже художник, Ярослав Корчинский. Тот самый, которого я встретил в Интимном театре, он еще помогал с гримом дублерше Веры Томашевич.
— Как я понял по твоему тону, этот балет спасать не собирался.
— Нет, его мотивы избиты и прозаичны — стремление отомстить сопернику. Потому он подстрекал Щербака похитить балерину, чтобы вывести на чистую воду несостоятельность таланта Нижинской. На самом деле, Марьяна отказала ему, а штабс-капитан Сергей Назимов еще и оконфузил, не пропустив в кофейню «Семадени». Корчинский был в гриме и форме солдата — разыгрывал Марьяну, с которой у офицера был роман до встречи с Верой Томашевич. Назимов узнал его и сказал, что в изысканную швейцарскую кофейню рядовых не пропускают.
— И это все?
— Да. Просто он думал, что первой Щербак похитит Марьяну Залевскую. Однако у них оказались разные взгляды относительно таланта балерин.
Тарас Адамович вздохнул. Он должен был бы подумать об этом раньше, еще когда впервые побывал за кулисами Интимного театра. Корчинский и Щербак были не просто друзьями, а еще и одноклассниками в гимназии, потом вместе учились в Рисовальной школе Мурашко. Какое-то время снимали вместе квартиру.
Он ведь подловил Щербака на вранье еще тогда, когда тот ворвался к нему в дом и пытался изображать из себя ухажера, переживающего за судьбу пропавшей девушки. Если бы он… Если Тарас Адамович когда-нибудь засядет за мемуары, то, вероятно, будет писать нечто подобное витиеватым фразам фон Ланге, мол, как жаль, что я не арестовал его тут же, с места в карьер. И отгонял навязчивые мысли традиционным: «Ты уже не полицейский. Частное лицо никого не может арестовать». Но тогда, тогда Марьяна, возможно, была бы жива.
Ярослав Корчинский отвечал на вопросы бесцветным голосом. Наверное, не слишком верил в то, что его все же арестовали. Первые два похищения не привлекли ничьего внимания, поэтому он был уверен, что третье также сойдет им с рук. О том, что случилось с Марьяной, он не говорил до тех пор, пока его сообщник не дал подробных показаний о том вечере.
— Я не знаю, как она сбежала, — говорил Олег Щербак, — не могу понять. Дверь запиралась на замок, открыть его можно было только снаружи.
На его вопрос ответил Корчинский. Тарас Адамович объяснил Щербаку:
— Он выпустил ее. Кажется, он считал это игрой. Девушка вышла из заточения на свободу… Корчинский надеялся, что Марьяна отблагодарит его за освобождение.
— А она?
— Оттолкнула его, попыталась убежать. Расскажите то, что вы видели.
— Я… Я испугался или просто… оцепенел. Марьяна куда-то бежала. Платье на ней было разорвано, я тогда не понял, почему. Она была в слезах. Кричала, что приведет сюда полицию. Я остался на месте, он побежал за ней. Сказал, что вернет ее. Я боялся, что ее крики услышат, хотя соседние дома были далеко. Я не могу точно сказать, сколько времени прошло. Говорил себе, что нужно спуститься вниз — проверить остальных девушек, но не мог шевельнуться. А потом…
— Он вернулся?
— Он нес ее на руках. Я подумал, что она потеряла сознание. Я хотел верить в то, что она потеряла сознание. Но потом я увидел кровь на голове. Он сказал, что она упала и ударилась о камень.
— Вы хотели в это верить?
