– Ты снимешь маску? – прошептал он ей.
– А ты погасишь свечи? – спросила она.
Он мгновенно задул все огни и, снова опустившись к ней, отбросил домино и стал целовать мелкими поцелуями в щёки, губы, шею. Она лежала перед ним такая желанная и такая доступная, как фрукты на серебряном подносе. И сладкая. Только протяни руку! Он приподнял её выше, теперь она не лежала, а сидела у него на коленях. Он снова губами аккуратно лишь касался её губ и шептал:
– Ты ещё можешь остановить меня. Потому что, если я…
Она дёрнулась, даже не дослушав его, рукой обняла за затылок, и он почувствовал её язык у себя во рту, ласки переставали быть невинными.
– Не останавливайся, миленький, – прошептала она, и какое-то время спустя уже два стона вместе прозвучали в предрассветном тумане.
* * *
Корделаки открыл глаза и сквозь перекрестие окон беседки увидел клочки белых облаков на уже совершенно голубом небе. Утро пришло, никуда не делось. Все покрывала вокруг были заляпаны раздавленными сливами и виноградинами, а, когда граф приподнимался, чтобы оглядеться, то ладонью попал в какое-то мокрое месиво, оказавшееся вчерашним персиком. Он сейчас был омерзителен сам себе. Ужасно хотелось пить и Корделаки потянулся к подносу. Вода вся разлилась во время их ночной борьбы, и граф взял серебряный бокальчик, надеясь, что, может быть, в нём осталось немного вина. Поднеся его к губам, он почувствовал, что к ободку прилип чей-то длинный волос и его замутило.
Так и не напившись, он надел на себя только самое необходимое, остальные вещи собрал, стараясь не шуметь. Но всё-таки, видимо, потревожил Аврору, и та сквозь сон пробормотала: «Поедем? К тебе, миленький?». Он наклонился и посмотрел на её спящее личико. Оно было каким-то детским, вернее – кукольным, но было видно, что она не настолько юна, как можно было судить по её голосу. И граф мог поклясться, что он этого лица никогда прежде не видел. Он встал, последним движением прихватил оружие, и оно брякнуло в утренней тишине. Аврора открыла глаза:
– Ты уходишь, миленький? – в её голоске послышались капризные нотки.
– У нас кончилось вино. Пойду, спрошу, – солгал Корделаки, совершенно не готовый сейчас к женским слезам.
Он вышел на свежий воздух и, отойдя шагов на тридцать, с удовольствием потянулся. Оглядевшись, он заметил вдалеке фигуру служителя, уже без маски и карнавального костюма, в обычной ливрее. Корделаки свистнул и, когда тот обернулся на звук, призывно махнул рукой.
– В беседке барышня, – без предисловий описал он ситуацию подошедшему слуге. – Завтрак ей, если пожелает. И вот, на тебе. Пусть доставят до самого дома, куда велит. Понял меня? Проследи!
– Будет сделано, ваше благородие! – подобострастно кланялся служитель, увидев, сколько ему отсыпал барин. – Может, ещё чего желаете?
– Желаю, голубчик, – граф огляделся. – Добудь мне цветов.
– Шутите, барин? – лакей мялся на месте. – За ночь всё, что было в округе, потоптали да оборвали. Оранжерея и та вся пустая нынче. Не в город же посылать?
– В город долго, – кивнул барин и снова полез за серебром. – Ты уж, голубчик расстарайся! Укради. Придумай что-то. Но хоть один цветок мне достань. И, чтобы свежий! А мне попить принеси, я тут обожду.
Лакей оказался расторопным и вернулся быстро. На подносе стоял кувшин с водой, бутыль вина и пара чистых бокалов. Рядом лежала одна-единственная жёлтая роза. Граф, глядя на неё, сам налил себе воды и жадно пил теперь.
– Прости, барин. Всё, что раздобыл! – лакей застыл в полупоклоне.
Корделаки швырнул свой пустой бокал в траву, подумал молча ещё минуту, потом снял с пальца рубиновый перстень и продел в него цветок.
– Неси! – хлопнул он лакея по спине и удалился в сторону конюшен.
* * *
Вулкан вёз графа по дороге в Петербург ни в чём не осуждая хозяина, а Корделаки вспоминал ванну в имении Куницыных и жутко желал мыться. Он готов был уже свернуть хоть к речке, хоть к ручью, хоть к озеру, попадись те по дороге, несмотря на утреннюю прохладу. Но тут заметил скопление одноэтажных строений, которое, кроме как постоялым двором, быть ничем иным и не могло. Граф свернул туда. Навстречу ему вышел крепкий мужик, больше похожий на мельника или мясника, чем на хозяина гостиницы. А, может, это был буфетчик? Определить его род занятий можно было лишь по тому, что он белоснежным полотенцем протирал глубокую миску.
– Чего изволите, ваше благородие? – спросил он, не прекращая своего занятия.
– Что за заведение? – поинтересовался барин.
– Для проезжих людей держим, – мужик смотрел, прищурив глаз, искоса.
«Не столь для проезжих, сколь для лихих! – подумалось графу, – Да чего уж там!».
– Ванна у тебя имеется, хозяин? – с тусклой надеждой спросил Корделаки.
– Чего-чего? – опешил мужик и опустил руки. – Ты это. Того! Чего изволите, говорю!
– Ну, мыльня? Помыться мне есть где? – надежда таяла на глазах.
– Ах, это! – заулыбался мужик. – Так я тебе баньку сейчас натоплю, мил человек! Это мы разом! А у меня там бочка! Бочка стоит большая. Скажу, чтоб полную набрали, да простынкой застелили, чтоб не скользило. И травок, травок на дно. Как новенький будешь!
Он помчался раздавать указания, проведя графа в горницу. Тот развалился на лавке и попросил квасу. Вернулся хозяин.
– А ты это. Того. Как расплачиваться собираешься, барин? – в лоб спросил он Илью Казимировича. Увидев серебряные монеты на своем грубо срубленном дубовом столе, мужик тут же смахнул их себе в карман и сказал графу: – Ты, мил человек, если что ценное имеешь, то с собой в баньку возьми. Хоть и почти пустое моё заведение нынче, да чем чёрт не шутит. Не то, как свернёт кто ещё на огонёк. Забери, от греха подальше.
– А коня-то не сведут? – строго спросил граф.
– Коня не позволю! На моих глазах будет. Это мы завсегда, не сумлевайтесь!
Граф попарился, опрокинул на голову ушат чистой воды, смыл с себя всё вчерашнее и, подозрительно заглянув в темень на дне обещанной бочки, всё же рискнул, сел в неё и погрузился в прохладную свежесть по самые плечи. Наступило блаженство. Единственное, о чём Корделаки сожалел сейчас, это о том, что у него с собой не было трубки – с ней наслаждение было бы абсолютным.
Все мысли куда-то испарились, тело перестало ощущать свой вес и плотность, граф как бы растворился в этой благодати, лишь обрывками мыслей напоминая себе: «Только не спать! Нельзя засыпать, а то – ни сабли, ни денег…». И всё-таки, то ли вдыхая колдовские ароматы неведомых трав, покоящихся на дне его временного обиталища, то ли расплачиваясь за бессонную ночь, он стал проваливаться в полудрёму и лишь прозвучавшие вдруг совсем близко голоса, вывели его из этого сладкого оцепенения. За деревянной стеной бани кто-то был. По всей вероятности, двое постояльцев укрылись за дальним строением, считая видимо, что, уйдя со двора, находятся в безопасности и теперь перешёптывались, иногда переходя и на полный голос. Граф, услышав первые слова, застыл, стараясь ни одним всплеском не выдать своего присутствия.
