Подул сырой ветер, неся с собою запах надвигающейся бури. Необходимо было спешить. Подняв воротник шинели и натянув потуже на голову офицерскую фуражку, я решительно двинулся вперед. Ветер, дующий мне в спину, ускорил мое движение и в то же время заставил меня еще более продрогнуть. В принципе я добрался до поселка без приключений, хотя дорога шла вдоль леса. Периодически слышен был волчий вой, да чувствовалась какая-то напряженность, словно тот невидимый и закрытый во дворце мысленно посылал мне свои гневные импульсы, которые, достигнув меня вместе с порывами ветра, буквально бросали вперед. На границе поселка у первых домов это все прекратилось как по мановению волшебной палочки. Это было связано с тем, что я затерялся среди множества объектов, проживающих здесь, и вычислить мое расположение становилось затруднительным.
Вошел я в поселок с западной стороны, а дача княгини находилась где-то на северо-западе. Пришлось искать в темноте этот двухэтажный деревянный дом с красивыми наличниками и входом с деревянными колоннами. На улице не было ни души, только где-то подвывали и тявкали собаки. Прикинув направление, я двинулся вдоль улицы к перекрестку. Подходя к нему, я уловил какое-то движение сзади. Резко обернувшись, я наткнулся на злобный взгляд невзрачного субъекта, находящегося метрах в семи от меня. Он был одет в помятую солдатскую шинель, а на ногах красовались ботинки с обмотками. В его правой руке поблескивал штык-нож от немецкой винтовки, острием направленный в мою сторону. Я сразу, мгновенно просчитал его намерения. Этому меня учили мои учителя: сразу выявить главное − глаза, выражающие эмоции и влияющие на челюстно-лицевые мышцы, а положение ног подсказывало дальнейшие действия противника. Поза моего визави и его взгляд были явно недоброжелательными.
Снова послышался шорох, на этот раз со стороны перекрестка. Не отрывая взгляда от незнакомца, я чуть повернул голову и увидел, как ко мне, крадучись, приближается второй человек, одетый в венгерку и кубанку, но уже в сапогах. Руки он держал в карманах. И от того, как он напряженно сжимал правую руку в оттопырившемся кармане, явно было видно, что там находился револьвер. Луна светила ему в спину, поэтому его лицо находилось в тени. Но даже при этом плохом освещении явно было видно, что в нем что-то не так. Я напряженно всматривался в него, пытаясь найти ответ. Когда он ближе подошел ко мне и чуть повернулся боком, очевидно, выбирая наиболее удобную позу для нападения, я понял, в чем дело. У него был всего один глаз, а через все лицо шел большой шрам от удара саблей. Поэтому у него был такой свирепый вид, который вызывал естественный страх у людей, хоть раз взглянувших ему в лицо.
– Куды спешим, ваш бродь? − произнес он, сплевывая себе под ноги. − Може покалякаем трохи, а еще лучшее подымим. Чай папироски барские, духовитые. Я страсть до них охотник.
Говоря не переставая, он медленно приближался ко мне, пытаясь усыпить мою бдительность и вызвать расположение к себе. Пришел в движение и второй собеседник, который, поддерживая своего товарища, тоже двинулся в мою сторону.
– Дык он, наверное некурящий, − произнес он, гнусавя.
– Ну тогда пусть даст деньжат на папироски али махорку, − словно выплюнул одноглазый от распирающей его злобы.
– Откель ты, барин, топаешь? Не от Николки ли бежишь? А то как его там заперли, так многие бояре и побегли оттуда. Туда почти никто, а оттуда, ой как много было, а потом тишина. Вот ты первый и то ночью. А чаво ночью? Видать, приперло. Наверное, золотишко тащишь али еще чего, − продолжал одноглазый, все выбирая наиболее выгодную позицию для атаки.
– Давай, гад, все сюда! − подскочивший за это время бандит в обмотках занес нож для удара, надеясь испугать меня.
– Братва тебя в Питере не кончила, так мы зараз управим это дело, − поддержал его второй, очевидно, тоже выйдя на позицию атаки.
Они стояли, набычившись, в двух шагах от меня. И отсутствие реакции с моей стороны, наверное, сбивало их с толку. Они не привыкли к такому поведению жертвы. Поэтому пытались спровоцировать меня, чтобы получить повод для дальнейших действий. Беседовать с ними и задерживаться для выяснения отношений у меня не было никакого желания. Тем более, что я сильно устал, проделав за сегодня огромный путь от Питера до Царского Села. Трудно далась и схватка во дворце. А последние два часа пешком хоть и восстановили мое душевное равновесие, тем не менее добавили усталости. Надо было решать, как поступить с этими двумя живодерами. По своей ли воле они вышли на меня или их кто послал, просчитав возможный мой путь, было непонятно. Ответ придется искать позже. Сейчас надо нейтрализовать их и идти дальше.
Выждав, когда субъект в шинели подошел ко мне и протянул левую руку, чтобы схватить за воротник, я перехватил ее и, резко повернувшись, со всей силы брякнул его на землю, выбив в полете штык из правой руки. Одновременно я нанес ногой сильный удар сзади стоящему одноглазому бандиту, от которого тот сложился пополам. Подскочив к нему, я вырвал из его руки револьвер, который оказался офицерским самовзводом, и нанес ему несильный удар средним пальцем правой руки в горло, ниже кадыка, от которого он сразу отключился. Обыскав карманы лежавших без чувств разбойников, я не обнаружил ничего, достойного моего внимания, кроме небольшого клочка бумаги, на котором была какая-то надпись карандашом. Положив его в карман вместе с револьвером, я собрался было продолжить свой путь, когда лунный свет вдруг осветил безжизненную руку одноглазого. Она была обнажена выше запястья и на ней просматривались линии какого-то рисунка. «Наверное, татуировка», − подумал я, подходя ближе и приподнимая запястье руки. Подтянув выше рукава венгерки, я увидел рисунок, изображающий ползущего доисторического гада с открытой пастью. Причем он был расположен так, словно собирался сорваться с руки и вцепиться в жертву, раздирая ее на части. Такого я еще не встречал. Тогда я подошел ко второму напарнику и тоже осмотрел его. Однако руки у него были без наколок. Бросив обоих лежать на перекрестке, я двинулся дальше на поиски нужного мне дома. Проблуждав еще минут двадцать по проулкам, я наконец увидел его. Он стоял в тени трех больших деревьев, росших рядом с ним. Естественно, ни огонька, ни скрипа или шороха не доносилось с его стороны. Только свист ветра, который раскачивал вертушки сосен, тень от которых в свете полной луны гуляла по крыше.
Внезапно, словно сорвавшись с места, яростно залаяла собака, которая учуяла меня. Огромный кобель на цепи, встав на задние лапы и просунув свою лохматую голову в щель, громко лаял на меня. Не походя к нему вплотную, я постучал в ворота, что привело его в еще большую ярость. Так мы стояли друг против друга минут пять, пока в дворницкой комнате не зажегся свет. Затем открылась дверь, и огромный мужик в тулупе, накинутом на плечи, с охотничьей двухстволкой фирмы «Зауэр» в одной руке и керосиновой лампой в другой, подошел к калитке. Отогнав от нее заливающуюся в лае собаку, он прокричал:
– Кто тут?
– К графине Онорской, Владимир из Петрограда, друг ее супруга, − ответил я. − Прошу доложить ее сиятельству, что хотел бы, несмотря на поздний час, просить ее аудиенции.
