Вскоре показался гатчинский аэродром, на который достаточно уверенно приземлился наш самолет. Нас встретил начальник Гатчинской школы и его заместитель. Пока настраивали оборудование и самолет, мы мило побеседовали с ними, выкурив по паре папирос. Вскоре доложили, что аэроплан готов к испытаниям. Мы все вместе поднялись на деревянную вышку и, вооружившись биноклями, приготовились к эксперименту. По команде Сикорского дежурный офицер поднял на вышке флаг, и самолет, взревев моторами, пошел на взлет. Медленно оторвавшись от земли, он с грозным рычанием стал набирать высоту. На самолете и на вышке был установлен радиотелеграф, при помощи которого планировалось вести переговоры и корректировать полет. Вскоре он ожил. Пилот докладывал, что набрал нужную высоту и просит разрешения включить оборудование. Инженер кивком головы дал свое согласие. Телеграфист застучал телеграфным ключом, а мы все прильнули к биноклям, наблюдая за самолетом, парящим в небе.Он как раз пролетал недалеко от нашей вышки. На фоне огромного красно-белого восходящего солнца он казался маленькой букашкой, которая летит, притягиваясь мощным светилом, и, как стрекоза, вот-вот обожжет свои крылья об этот невероятно яркий свет, который все более и более приобретал светлый оттенок. И вот наконец солнце как бы выпрыгнуло из-под земной тверди и залило все вокруг своим светом. И в этот момент самолет исчез, остался только рык моторов, который то затихал, то снова набирал свою силу. Мы стали напряженно вглядываться, ориентируясь только по звуку, искать хоть какие-то признаки аэроплана на небе. И мне вроде бы показалось какое-то пятнышко, мерцающее там, откуда доносился звук мотора, но при более пристальном рассмотрении я ничего не обнаружил. Офицеры Гатчинской школы, не посвященные в происходящее, с тревогой вертели по сторонам головами, пытаясь найти аэроплан, при этом бросая настороженные взгляды на нас. Однако отработанная годами субординация не давала им возможности задавать мучавшие их вопросы. Так продолжалось минут двадцать. Наконец снова ожил телеграф, и Сикорский дал разрешение на окончание эксперимента и посадку самолета. Звук аэроплана стал приближаться к нам, и вдруг он появился словно ниоткуда, постепенно материализуясь по мере приближения к взлетно-посадочной полосе. Пока он садился, я спросил Сикорского:
– А в темное время суток, как действует ваше оборудование?
– Признаюсь честно, мы пока не проводили таких экспериментов в этом направлении, так как ночью аэропланы практически не летают. Но ваш вопрос достаточно интересен, и мы в ближайшее время попытаемся что-либо предпринять, − ответил он.
Наконец гул моторов стих, и экипаж стал выбираться из кабины самолета. Мы с инженером и другими офицерами подошли к ним. Поздравив всех членов экипажа с успешным полетом, я отозвал пилота и инженера для дальнейшего разговора.
– А как будет себя вести истребитель сопровождения? Как он будет держать дистанцию и общаться с командиром бомбардировщика? А если, не дай Бог, нападут вражеские истребители? Как вы будете взаимодействовать, отражая атаку?
– Да, об этом я не подумал, − сказал Сикорский.
А пилот лишь вопросительно поднял брови и пожал плечами.
– Давайте договоримся таким образом, − сказал я. − Завтра я постараюсь определиться с пилотом истребителя, пришлю его к вам, а вы уже все вместе обсудите эту проблему и постарайтесь решить ее. Времени у нас мало, поэтому надо как можно быстрее готовиться к вылету.
– Хорошо, − согласился он, и мы, распрощавшись с офицерами школы, попросив их сохранить в тайне все то, что они видели, полетели обратно.
Прилетев на завод, я попрощался со всеми и сразу отправился в адмиралтейство, чтобы ознакомиться с личными делами морских авиаторов и подобрать соответствующую кандидатуру пилота-истребителя. В адмиралтействе меня отослали в управление военно-воздушного флота, расположенного на первом этаже. Побеседовав с заместителем начальника управления и рассказав ему придуманную на ходу проблему отработки взаимодействия между бомбардировщиками и истребителями, я был препровожден в полуподвальное помещение, где располагался архив, наградной и кадровый отделы под неусыпным оком пожилого обер-фельдфебеля. Посадив меня за отдельный стол достаточно просторного помещения, он, следуя указаниям полковника, положил передо мной около двадцати папок с личными делами пилотов. Сняв фуражку и расстегнув китель, я принялся за их изучение.
Мне необходим был профессионал, человек коммуникабельный, нестандартного мышления и, само собой разумеется, патриот. В личных делах передо мной раскрывались не только лица боевых офицеров-пилотов, но и их биография, характер, идеалы, которым они служили, тактика ведения боя, победы и поражения. Пищу для этого давали краткие рапорты вышестоящих начальников, представления к награде и другие бумаги, которые только подчеркивали индивидуальность каждого. Вот например, выпускники Гатчинской летной школы Башко, Панкратьев, Руднев, Лавров − мужественные, храбрые пилоты, на деле доказавшие свой профессионализм. А вот дела пилотов седьмого истребительного авиаотряда − прапорщик Янченко, Макеенок, Гильшер, Бычков − настоящие герои. Вот сообщение Ставки Верховного главнокомандующего, которое только подтверждает сказанное: «В районе Богородчан (в Галиции) нашими летчиками − поручикомМакеенком, корнетом Гильшером и прапорщиком Янченко − сбито два германских самолета, упавших в расположении противника, причем сбитый поручиком Макеенком самолет при падении загорелся». Я стал просматривать дела этих офицеров и убедился, что они действительно вели активные боевые действия на Юго-Западном фронте. Просмотрев все дела этого отряда и его командира подпоручика Орлова, я не нашел дело пилота Гильшера. Почему-то мне захотелось его посмотреть особенно сильно. Я встал и подошел к столу обер-фельдфебеля, который приподнялся и вопросительно посмотрел на меня. Я объяснил ему свою просьбу. Он кивнул головой и быстро стал перечитывать большой журнал, лежащий перед ним на столе.
– Это дело затребовал к себе начальник Управления военно-воздушного флота генерал-майор Н.В. Аневский.
– Где его кабинет? − спросил я.
– Третий этаж, комната номер семнадцать, − отрапортовал обер-фельдфебель.
Поблагодарив его, я направился в кабинет генерала. Он как раз оказался на месте, только что прибыв из ставки. Представившись адьютанту, я попросил аудиенции. Тот, записав меня в журнал посетителей, вместе с другими бумагами в папке пошел на доклад к генералу. Минут через пятнадцать, выйдя оттуда, пригласил меня в кабинет, почтительно придерживая открытую дверь. Генерал-майор был энергичным человеком, среднего роста, с короткой прической и небольшими усами. Он быстро ходил по кабинету, о чем-то размышляя про себя и кивая головой в такт своим мыслям. Увидев меня, он остановился и, выслушав мое представление, пригласил присесть за стол, продолжая расхаживать по чуть поскрипывающему паркету.
– Ваше превосходительство, − продолжил я. − По долгу службы я подбираю для задания, связанного с производством и совершенствованием бипланов, хорошего пилота. Но мне нужен, как вы понимаете, не просто хороший, а очень хороший пилот. Я просмотрел почти все дела, однако оказалось, что одно из них находится в вашем ведении. Не соблаговолите ли вы, господин генерал, разрешить мне ознакомиться с делом корнета Гильшера с тем, чтобы сделать окончательный выбор, о чем и доложить Вашему превосходительству.
