– Я тебя не знаю, – сказала она несколько растерянно и тут же ахнула вслух, когда незнакомец улыбнулся и обнажил крупные белые зубы – между двумя верхними так и осталась дырка! Наташа вспомнила, что Василий Ильич Аренский говорил, будто рожденные с такими вот неплотно пригнанными зубами – отчаянные врунишки… Неужели это Алька? И вообще, чему она так удивляется: разве за пять лет разлуки он не мог вырасти?
– Алька! – сама же и сказала она полувопросительно-полуутвердительно.
– А то кто же? – подтвердил он и почему-то грустно вздохнул. – Только теперь уж не просто Алька – Алимгафар, слуга Арала первой ступени.
– Но как ты мог… – начала было Наташа и умолкла: Алька украдкой сдавил ей пальцы, подавая знак молчать.
Глава вторая
Профессора Подорожанского провожали на симпозиум в Берлин студенты во главе с любимым учеником Яном Поплавским. Восемь человек, вся его комната. Они гомонили, осторожно шутили насчет сдобных немецких фройляйн и не замечали, как смущается от их шуток профессор, посматривая на стоящую рядом с Егоровной Зою.
Всего одно занятие успела провести с кормилицей эта молодая симпатичная учительница, а уже покорила свою пожилую ученицу, произведя заодно неизгладимое впечатление на профессора. Виринея Егоровна по простоте душевной тут же принялась расхваливать Зою своему любимому Алексею в надежде, что у того тоже откроются глаза, и он наконец увидит, какие достойные женщины живут рядом с ним! Не без успеха! Алексей Алексеевич и сам подумывал, что, сбрось он лет двадцать, вполне мог бы приударить за этой славной девушкой.
На первый взгляд Зоя обладала вполне заурядной внешностью: небольшие серые глаза, небольшой с горбинкой нос, тонковатые губы. Но при том её лицо не покидал здоровый румянец, а улыбка открывала красивые белоснежные зубы и сразу будто освещала лицо. Ещё одним достоинством Зои было ангельское терпение. Девчонкой четырнадцати лет она ухаживала за больной матерью, спокойно сносила все её капризы, так что перед смертью та даже попросила у дочери прощенья: "Ты ангел, Зоинька, воздастся тебе за твою доброту!"
В жизни эта девушка добилась всего сама, считала, что ей очень повезло, и панически боялась бедности, к чему могли привести её, как она думала, гордыня и непокорность: кто она такая, чтобы выступать против сильных?
Арест Светланы Крутько, встреча с Яном, в которого Зоя была тайно влюблена, и её неблаговидное поведение, причиной которого стал страх деревенской девушки перед жестокой государственной машиной, странным образом повлияли на неё.
Вначале она этого страха устыдилась и рассердилась на себя, потом трезво рассудила: случись самое страшное – что отберут у неё, кроме жизни? Только юность может так бесшабашно относиться к самому дорогому, что есть у человека…
Решив для себя проблему страха, Зоя обрела уверенность в себе и неведомое прежде чувство собственного достоинства. Её влюбленность в Яна приобрела теперь совсем другую окраску, и девушка решила, что не будет считать своим уделом бесполезные "охи" да "ахи", а постарается перебороть безответное чувство.
От таких мыслей ей даже стало весело, а когда она увидела откровенное восхищение в глазах будущего врача Знахаря, а потом и явный интерес к ней немолодого и такого солидного профессора, она и вовсе приободрилась.
Как раз сегодня Зоя пришла к Виринее Егоровне на очередное занятие, и тут выяснилось, что профессор уезжает. И милая старушка, и Алексей Алексеевич наперебой стали уговаривать её на время отсутствия профессора пожить у него дома, мало ли что: кормилица старенькая – тут крепкая и вполне здоровая Егоровна изобразила крайнюю дряхлость, а профессор, скрывая улыбку, свою озабоченность этим. Так что Зою они уговорили почти без труда. Необходимость поехать на вокзал провожать Подорожанского в Берлин выглядела уже само собой разумеющейся…
По дороге на вокзал Алексей Алексеевич продолжал развивать свою мысль о том, что Зое не придётся хоть какое-то время пользоваться трамваями и ездить Бог знает в какую даль! Трамваи профессор не любил, а может, и боялся. Одно время он работал в анатомичке – проверял кое-какие свои мысли – и насмотрелся довольно на жертв этих "технических чудовищ". Напрасно потом студенты перечисляли цифры гораздо больших смертей среди самоубийц, утопленников, угоревших…
Проводив профессора, Ян Поплавский простился было с товарищами-студентами: профессор наказывал ему присмотреть за кормилицей и Зоей, проводить их до дому, потому что на эти трамваи у него нет никакой надежды!
Он так и собирался сделать, но тут свою помощь предложил Знахарь, к некоторому огорчению Зои и удовольствию Егоровны: хитрая старушка заметила взгляд, брошенный Зоей на Алешиного любимца. Парень – красавец, на загляденье, так уж лучше с девушкой побудет Петя Алексеев. Егоровна кличек не признавала, хотя и знала, что студенты зовут его Знахарем. Сердце у парня доброе, а вот красы Бог не дал.
– Тебе завтра дежурить с утра, так что иди, отдыхай, – заботливо распорядился между тем Знахарь.
Ян не стал возражать: что поделаешь, у Петра очередная безответная любовь, пусть хоть так душу потешит! Он поспешно распрощался с женщинами:
– Пожалуй, мне и вправду лучше вернуться в общежитие. Завтра после дежурства я к вам загляну…
– Загляни, милый, загляни. – Егоровна уцепилась за руку своей учительницы, страшно довольная тем, что эту неделю в отсутствие профессора она будет не одна. Она даже собиралась пригласить Петеньку на чай с расстегаями, которые пекла профессору на дорогу.
Ян вбежал в здание вокзала и… чуть не столкнулся с Чёрным Пашой. К счастью, тот нёс на руках ребенка, который закрывал ему боковой обзор. Следователь прошествовал мимо с какими-то пожилыми женщиной и мужчиной.
Юноша, увидев своего неприятеля, так резко отпрянул в сторону, что наступил на ногу человеку, который купил у лоточницы газету и теперь на ходу просматривал её.
– Осторожнее, молодой человек… – начал было выговаривать он и вдруг радостно воскликнул: – Да это же Янек!
На юношу, распахнув объятия, смотрел… Фёдор Головин!
– Янек, обними старого друга! Думал, усы отпустил, так я тебя и не узнаю?!
– Здравствуй, Фёдор! Или ты теперь не Федор, а ещё как-нибудь? Может, ты такой важный, что тебя уже и по имени звать нельзя?
– Тебе, мой дорогой, всё можно! Фёдор я, и могу теперь быть самим собой. Надеюсь, больше скрываться мне не придётся! Правда, никто не знает, что я – граф, но, думаю, и знать об этом не надо: революции не нужны подобные титулы… А усы-то ты отпустил зачем? Чтобы старше казаться?
Усы Ян носил уже четыре года и все вокруг так к ним привыкли, что никто его об этом не спрашивал. Да и кто из прошлого мог бы ему встретиться в Москве?
– Как-то само собой получилось.
– А с усами ты ещё больше на деда стал похож – вылитый Данила!.. Янек, тут недалеко от вокзала есть приличная ресторация, – Головин схватил его за рукав, – ты ведь не торопишься? Пошли, посидим, мне так много нужно сказать тебе!
