Он улыбнулся и шутливо толкнул Альку в плечо.
– Значит, сегодня тебя сделают мужчиной?
Алька кивнул.
– Знаю, – помрачнел его старший товарищ, – эти вероотступники научили тебя всему: и где погладить, и куда поцеловать. А как же девушка? О ней ты подумал?
– О чём я должен думать? Её ко всему подготовили. Я с нею говорил, она согласна. Всё будет в порядке, не сомневайся!
Он победно улыбнулся, и Батя задержал на нём взгляд.
– Вот, значит, как… Она согласилась быть с тобой на виду у всех?
Алимгафар замялся.
– Вообще-то она не знает… Думает, мы будем одни… Но какая разница? Знала бы, только зря волновалась.
Батя опустил голову, чтобы скрыть охватившее его негодование: что с мальчишкой сделали эти христопродавцы?! С добрым, честным ребёнком! И теперь он уже ничего не успеет поправить!
– Сынок, – ласково сказал он. – ты слышал про Белую Девушку?
– Про привидение той, которая со скалы сиганула? – спросил тот, глядясь в зеркало и любовно оправляя на себе одежду.
– Почему она это сделала, знаешь?
– Верховный говорил: упрямая была, глупая, не поняла, что приобщилась к таинствам любви.
– Она тоже прошла унизительный обряд подготовки. Вытерпела. Даже радовалась, что смогла подарить любимому юноше свою невинность, а он… решил раскрыть этот подарок на виду у всех!
– Подумаешь! Неужели это стоит жизни?
– А если эта, твоя девушка, узнает, как ты с нею обошёлся?
Алимгафар побледнел. Но потом пришедшая следом мысль успокоила его.
– Батя, она же цыганка! Она умная. У них в таборе совсем другие нравы! К чему делать из мухи слона?!
Батя замолчал. Сгорбился, как будто разом на его плечи взвалили неподъёмную ношу, и медленно побрёл к двери.
– Прощайте, посвященный! Желаю вам хорошо повеселиться!
Он вышел.
Сегодня зала, в которой должно было состояться действо, была задрапирована так, что для непосвященных могла показаться обычной спальней. Однако все, кто сидел в ложах, могли видеть каждую деталь зрелища. Сбоку от огромной, застеленной красным шелковым покрывалом кровати была даже небольшая оркестровая яма, в которой сейчас уже сидел флейтист.
Верховный маг специально устроил торжество в тот день, когда на два часа вокруг Аралхамада снимался пограничный заслон. Риска в том не было почти никакого. Вряд ли кто забредёт сюда в темноте, а среди местных жителей весь этот район пользовался такой дурной славой, что уже давно никто к ним не совался.
Рабы внизу разводились по кельям, которые запирались, а ключи хранились у охранников. Одни из них собирались резаться в караулке в кости, другим маг разрешил посетить мастерские – при них были женские спальни тех самых бывших обитательниц Терема.
Словом, праздник объявлялся для всех, кроме самых ничтожных. Тех, кто ни для чего, кроме каторжного труда, не годился!
Из Аралхамада нельзя было уйти незамеченным и при снятом барьере: незаметные глазу проволочки тянулись поперек единственной ведущей из города тропинки, и всякий, кто по ней проходил, неизбежно цеплял хотя бы одну из них, та цепляла следующую, пока не касались сигнального колокола, который тотчас начинал звонить. Потому был спокоен сидящий в одной ложе с Рогнедой верховный маг, потому отдавались предчувствию одного из самых острых наслаждений, которое давало предстоящее зрелище, все посвященные Аралхамада.
Ритуал, который должен был свершиться, и ради которого собрались в ложах посвященные, за многие годы был разработан до мелочей.
Юноша и девушка одевались во все белое. На нем был короткий, до колен, греческий хитон, на ней – длинная туника; чтобы снять её, достаточно было потянуть за поясок и расстегнуть пряжку на левом плече. Эффект раздевания заключался в том, что юноша незаметно для глаз проделывал несложные манипуляции, и шелк легко соскальзывал с тела девушки, в момент его обнажая.
Флейтист заиграл что-то медленное, волнующее, и несколько секунд спустя появились главные участники ожидаемого зрелища.
Пышные черные волосы Рады кольцами обрамляли смуглое свежее личико, на котором горели огромные черные глаза. Фигурка под легким шелком лишь угадывалась, но оттого казалась ещё соблазнительней.
Алимгафар на фоне девушки выглядел гигантом, но гигантом светловолосым и светлокожим, точно викинг. Контрастная красота этой пары захватывала воображение.
– Музыка, – судя по движению губ, сказала Рада.
– Это – в честь нас, – сказал так, или нечто похожее, Алимгафар.
Прибежища музыканта они не видели. Всемогущий, как и обещал, разрешил любимому ученику выбрать из сокровищницы любое понравившееся ему украшение. Сейчас юноша протягивал его Раде. Девушка ахнула. Кто-кто, а цыгане разбираются в драгоценностях. Даже такая неискушенная, как Рада, понимала: вещь просто не имеет цены! Это было бриллиантовое колье, которое Алимгафар и надел девушке на шею…
Из Аралхамада нельзя было уйти незамеченным, и, когда вдруг сигнальный колокол загудел, всемогущий маг не поверил собственным ушам. Но факт оставался фактом: из города кто-то бежал!
Глава двадцатая
"Бедная Катя! Бедная, бедная Катя!" – повторял во сне кто-то жалобно, и Катерина проснулась с предчувствием беды.
Кто это говорил? Сна она не помнила. Откуда пришло это навязчивое, когда-то слышанное? Может, это стучит в душе её вина? До сих пор Дмитрий ни о чём не знает, а она не испытывает ни раскаяния, ни желания о чём-нибудь ему рассказать.
Бедная Катя! Теперь она сама повторяет глупую фразу. Катерина тронула подушку Дмитрия – холодная. Наверное, ушёл давно. В последнее время его просто завалили работой, они почти не видятся! После того как однажды Дмитрий вернулся под утро и лихорадочно стал ласкать её, близости между ними больше не было. Может, оттого не чувствовала вины, что не перед кем было виниться? Даже в те минуты, что муж приходил домой, он сидел хмурый, задумчивый, а на все её вопросы отвечал односложно и порой невпопад: "да", "нет", а то и просто пожимал плечами.
Тревога не отпускала её, и Катерина кинулась в детскую. Пашка спал на диване, великодушно уступив свою кроватку Оле. Девочка тоже спала, но, наверное, во сне видела что-то тревожное, потому что на лбу у ней залегла маленькая горькая складочка.
– Сиротинушка ты моя! – погладила её по голове Катерина; от этой ласки морщинка разгладилась, и лицо Оленьки приняло умиротворенное ангельское выражение.
Нет, тревога шла не отсюда. Она зачем-то заглянула в ванную привезенный из Берлина халат висел на месте – и прошла на кухню. Посреди стола, прислоненный к сахарнице, белел конверт, на котором было написано всего одно слово: "Кате".
Рука Дмитрия. Он никогда прежде не писал ей писем, не было необходимости, и вдруг… Она нерешительно, двумя пальцами, взяла конверт и вынула из него исписанный листок бумаги.
