Судя по всему, Григорий действительно знал и любил Париж, но у Сони появилось чувство, что он так подробно ей город живописует, что не хочет распространяться о своей службе. Вполне может быть, что на самом деле она скучна, нелюбима, но молодой человек просто не хочет ей в том признаться.
– Там всё другое – странное для нашего русского обычая, непривычное для нашего взора. Оказавшемуся в Париже впервые кажется, будто он песчинка, попавшая в пучину, которая кружится в диком вихре. Многолюдье, шум, карета скачет за каретою. Постоянны крики: "Gare! Gare!" заставляют тебя шарахаться из стороны в сторону. Но не слишком ли я увлёкся? Друзья шутят, что о Париже я могу говорить целыми днями напролёт.
Соня смущенно посмотрела на Тредиаковского. Она унеслась мыслями куда-то как раз под звуки его рассказа, но вовсе не в Париж. Так уж само собой получилось, что она подумала про Дежансон, но что можно представить, города никогда не видя? А она вдруг будто воочию увидела небольшой замок на пригорке, стены которого кое-где поросли плющом. Камень – не обычный серый, а красноватый, кое-где от времени ставший белесым. Узкие длинные окна вдоль всего фасада в свете утреннего солнца выглядят тоже красными, будто от бессонницы, глазами некоего зверя, прилегшего отдохнуть в тиши.
Интересно, Григорий рассказывал о чём-то подобном или ей пригрезился этот замок, как видение из утреннего сна? На всякий случай Соня спросила:
– Гриша, а вы были в Дежансоне?
Он мягко улыбнулся:
– Увы, не довелось. Я во Франции работаю всего второй год, а это слишком мало времени, чтобы объездить всю сию благословенную страну… Если же вы захотите увидеться… То есть, я хотел сказать, если позволите вас в Дежансоне разыскать, у меня будет повод познакомиться и с этим городом.
– Но я ничего в нем не знаю, ни улицы, ни дома… То есть, я хочу сказать, что не могу дать вам своего адреса.
Кстати, конверт с письмом деда Еремея так и остался у ныне покойного графа Воронцова и она, – как всегда задним умом крепка! – даже не подумала о том, чтобы внимательно прочитать на нём адрес. Авось, запомнила бы… Значит, Григорий никогда в тои городе не бывал, никого из де Баррас не знает, а она уже напридумывала себе бог знает что!
Тредиаковский между тем ненадолго погрузился в свои мысли, а потом, оживившись, предложил:
– Давайте, Софья Николаевна, договоримся с вами так: вы оставите мне сообщение… в самой известной гостинице города. Наверняка она называется как-нибудь вроде "Золотой лев" или "Красный петух".
– А если там нет никакой гостиницы? – пошутила она.
– Значит, в каком-нибудь приличном трактире, пансионе, – заволновался Григорий, не заметив Сониного шутливого тона.
Но потом, спохватился – она откровенно посмеивалась, смущенно пояснил:
– Я не хотел бы потерять вашего следа… То есть, я хочу сказать, вы одни, в чужой стране, вдруг вам понадобится помощь, а не к кому будет обратиться…
– Хорошо, хорошо, я сообщу вам, где остановлюсь, а если мои поиски не увенчаются успехом, куда и когда поеду.
Соня сказала это и подумала, что ей будет очень не хватать ненавязчивого внимания Григория, его познаний и спокойной рассудительности опытного путешественника. И опять мелкой занозой кольнула мысль: а почему он не оставит ей своего адреса? Уж конечно он есть у человека, который постоянно живет в Париже. А Соня по дороге в Нант к Луизе посетила бы столицу этой, как он сам сказал, благословенной страны…
На другой день они опять ехали в карете. Приготовившись поначалу набираться впечатлений от окружающей природы, Соня с сожалением видела лишь леса, песок да болота. Ни величественных гор, ни зеленых долин – всё было сурово и скупо, как и сами обитатели здешних мест.
Душа её ждала особых, ярких впечатлений, и ожидание Соню не обмануло. Они подъехали к Дерпту. Это был город-праздник. Горожане здесь гуляли и веселились, молодые люди ходили обнявшись и ни на кого не обращали внимания. Княжна отчего-то стеснялась прямо на них смотреть – в России не были приняты такие свободные нравы, но ей подобное открытое выражение своей приязни понравилось.
Соня и Григорий решили ехать вместе до того, как им придётся расстаться, так что и теперь остановились в одном трактире. Хозяин сего заведения сам подыскал им извозчика, который за тринадцать червонцев согласился довезти молодых людей до Кенигсберга. Григорий попытался расплатиться за неё, чему Соня категорически воспротивилась. Кто знает, увидятся ли они еще? Княжна не хотела быть в долгу у этого милого молодого человека.
Когда кибитка стала подъезжать к Курляндии, Соня почувствовала, как у неё забилось сердце. Надо сказать, что до сего времени в её душе, на самом дне! всё-таки жил страх, что брат опомнится, пошлёт за нею погоню.
Всякий раз, как мимо почтовой кареты, в которой она ехала, проносились лошади экстрапочты, княжна невольно вздрагивала и ждала, что вот повозка остановится и ей прикажут выходить.
Некоторое смятение она испытала на заставе – опять показалось, что здесь её задержат, но пограничник в ранге майора, если только Соня достаточно разбиралась в знаках отличия, заглянул только в багажный ящик и даже не стал осматривать все вещи.
Митава! Первый заграничный город. Ничего этакого в нём Соня для себя не отметила. Разве что они с Григорием посмотрели издалека на замок герцога курляндского да улыбнулись названию речки Аа.
После Курляндии их встречала Польша, где путешественники остановились на ночь в корчме. На заставе в этот раз их попросили открыть чемоданы, но не стали их перетряхивать, а только заглянули для виду.
Между тем, на дворе стоял май, и в отличие от дождливого климата Петербурга их сопровождала теплая летняя погода, так что и Софье, и её горничной пришлось и вовсе отказаться от плащей и пальто. Даже дорожные платья из тонкой шерсти теперь казались донельзя жаркими, а на очередной перемене лошадей – надобно было ждать целые сутки – княжне удалось в небольшом немецком городке купить себе зонт от солнца и веер. Впрочем, последнюю вещь она купила больше из интереса. Веер был китайский, настоящее произведение искусства.
В отличие от госпожи, Агриппина вовсю радовалась весеннему солнцу, не боясь подставлять лицо под его теплые лучи. Уже через несколько дней её кожу стал покрывать смуглый золотистый загар, рядом с которым чуть смугловатая кожа княжны казалась не по-здешнему бледной.
Через неделю Софья и Тредиаковский распрощались.
– Ежели бы не срочное дело в Лейпциге, – сокрушался Григорий, – ей-Богу сопроводил бы вас до места. Но ничего, насколько я себе представляю, городишко этот небольшой, и вряд ли вы в нём затеряетесь.
Почтовая карета повезла Тредиаковского к его немецкому другу-профессору, а Соня с Агриппиной отправились во французский город Дежансон.
Глава тринадцатая
Ещё вчера княжна со своей горничной были в Швейцарии, и вот уже нанятая ими в приграничной деревеньке кибитка въезжала в город Дежансон.
