– И почему же?
– Потому, что ты мужефоб!
– Мужененавистник, так лучше звучит. Но это неправда.
– Так ты серьезно, насчет защиты? Вообще-то я больше по гражданским делам… Он тебе очень дорог?
– Он просто жертва вздорной бабы. Мне его жалко. Нормальный мужик. Сейчас их так мало, и что же, последних под нож отдавать?
– Под нож, скажешь тоже… Мужчин нельзя жалеть, как говорит мой сын… Он сейчас в Испании, работает в одной фармацевтической фирме…
– Всех можно и нужно жалеть, – не согласилась я, – но, наверное, некоторых лучше исподволь…
Глава двадцатая
Я стояла под душем, едва не визжа от удовольствия. С этим дурацким гриппом!.. После высокой температуры… И этот въедливый больничный запах…
Дома никого не было. Зеленский хотел просочиться следом, как бы помочь, но я твердой рукой закрыла перед ним калитку. Наверное, на это простое действие истратила все свои силы, потому что сейчас просто опустилась на дно ванны, боясь, что вылезу и упаду на пол.
Но ведь и раньше случалось так, что я приходила домой, куда остальные члены семьи ещё не пришли из школы или с работы, но я не чувствовала, будто квартира опустела. Понимала, что рано или поздно она наполнится знакомыми голосами, а сейчас такого чувства не было. Дом именно опустел. И я осталась одна. Причём, как выясняется, вовсе не выздоровевшая.
Притом, что даже не знала, где сейчас Иван. У постели Илоны или в нашей квартире, откуда мы не стали перевозить старую мебель, чтобы туда можно было в будущем пускать квартирантов. Мы вели разговоры об этом совсем недавно, чуть больше месяца назад…
Я села за письменный стол – одну из комнат мы с Иваном выделили под кабинет. Не конкретно чей-нибудь, а кабинет вообще. Там я могла писать свои лекции, а Иван считать свои сметы. Здесь даже мог заниматься Лёшка, если бы захотел. Кабинет был очень даже вместительным.
Ну и мысли меня одолевают! Как сказала бы моя бабушка, за что боролись, на то и напоролись.
Думы думами, а мои руки продолжали бегать по клавишам, открывая интернет и электронную почту, в которой кроме «спама» белело конвертиком только одно письмо… от Люськи. Я его открыла почему-то враз вспотевшими и подрагивающими руками. Старая подруга мне написала. Впервые за столько лет. Ответила на мое письмо, которое на четверть века в пути задержалось.
«Привет, Ивашова! – писала старая подруга. – Ты как почувствовала, объявилась. Спасибо. Я только недавно поняла, что если и была у меня когда-нибудь подруга, так это ты. Хотя ты и свинья. Не могла написать раньше?!.»
Прости, Люська, я и сама совсем недавно поняла, что «легче мы друзей своих теряем, обретаем их куда трудней!»
«… А я умираю…»
Что за ерунда! Терехова говорила, что Люська серьёзно больна, но я как-то не приняла это близко к сердцу. Почему сразу умирать? Люди болеют. А в сорок три года не обязательно смертельно. То есть, сообщение услышала, но к сердцу не приняла, считая, что такого просто не может быть. Насколько я знаю, пока никто из наших одноклассников не умер, и Люськино письмо никак не хотело укладываться в сознание. Нам всем по сорок три, рано, нам ещё рано умирать! Вот, даже на рифму ложится.
«… Конечно, пишу не потому. Ты всегда у нас была девочка приличная. В смысле, обязательная. Юлиана, а сейчас сосредоточься, пожалуйста, и убери с лица эту идиотскую улыбку… Вот откуда она знает про улыбку, откуда?
«… У меня сиротой остается дочь. Кристина. Ей всего тринадцать лет. Не знаю, говорила ли тебе Валентина, но я поближе к себе перетащила маму. Мы продали хороший дом в Краснодаре, Ну, да ты наверное помнишь, самый большой на улице, и купили в Пушкино домик поменьше, но вполне приличный. Так вот, посылаю тебе её адрес и телефон. Позванивай ей, ладно? Если и с мамой что-нибудь случится, не оставляй мою дочь без внимания, очень тебя прошу! Деньги у Кристины будут, я продаю трехкомнатную квартиру в центре Москвы… Отец её легкомысленный балабол, в поле ветер, где-то дым, живёт в Израиле, и надеяться на него я не могу… Понимаю, что наша школьная дружба теперь ничего не значит…»
Значит, ещё как значит, Люська! Я не сразу сообразила, что у меня из глаз льются слезы, и я слизываю их языком. Я же никогда не плачу! Не плакала. А теперь будто кран забыли закрыть.
Письмо было отправлено пять дней назад. Ну да, с этим переездом, а потом с моей болезнью некому было проверять почту. Я, как говорят молодые чиновники, выпала из формата…
Скользнув глазами к концу письма, я прошептала вслух номер телефона и побежала звонить в Москву. Трубку взяла какая-то женщина, голос был незнакомый и официальный, и я поняла, что опоздала.
– Скажите, Людмила Маслова, она… её можно к телефону?
Я никак не могла выговорить это страшное слово – умерла.
– А вы кто ей будете? – строго спросила женщина.
– Её подруга, школьная, мне сказали, что Люда болеет…
– Похоронили вашу Люду. Три дня назад. Мы купили её квартиру, договорились, что в течение двух недель хозяева должны вывезти все вещи.
Слышно было, как она усмехнулась.
– Такая обязательная женщина. Всё сделала быстро. Несмотря ни на что, выехали день в день. Правда, уже её мама с дочкой. У меня есть телефон Людмилиной матери.
– Спасибо, я знаю.
Наскоро попрощавшись, я повесила трубку и набрала телефон Маргариты Викторовны. Конечно же, я знала Люськину маму. И отца, который умер, когда моей подруге было всего десять лет. Как же так получилось, что мы с нею не просто потерялись, а ушли из жизни друг друга? Мы же учились вместе с первого класса. Валентина перебралась в нашу школу позже, в девятом классе.
Я позвонила Маргарите Викторовне.
– Здравствуй, Юля! – ответила она, как будто мы с нею общались на днях, а не четверть века назад.
– Понимаете, я попала в больницу со свиным гриппом и только сегодня…
Кажется, она меня не слушала, потому что сказала:
– Я всегда считала, что это такое несчастье – у Людочки слабое сердце, а вышло кстати. Она не успела почувствовать ни жутких болей, ни бесконечных лекарств. Не дожила до этого ужаса. Просто тихо отошла…
– Я могу вам чем-нибудь помочь? – спросила я в образовавшуюся паузу.
– Нет, спасибо, ничего не нужно. Людочка оставила деньги на всё. Квартиры в Москве такие дорогущие… Я даже не знала, что делать с такой кучей денег. Спасибо, Яша приехал. Он хочет Кристину забрать с собой, в Израиль. Ну, я ему все деньги и отдала. Похоронили Людочку по-человечески. Яша с собой звал, да что я буду делать в том Израиле? Домой вернусь, на Кубань… Знаешь, я здесь так и не прижилась, по нашим местам скучаю… Свою избушку здешнюю продам, она по нашим меркам приличных денег стоит, да ещё Яша пятьдесят тысяч долларов вернул. Что же, говорит, вы себе ничего не оставили? Я не хотела брать, да Яша говорит, мало ли, он далеко будет, может, быстро приехать не получится…
