Ваги Острослов был худ и быстр, но не слабак, а его друг был крепок в кости и широк в плечах, но ему было далеко до великого силача, и потому, пройдя на одной ноге, одной руке и собственных зубах всю верёвочную лестницу, Гарви Немой лёг на холодные камни и довольно долго лежал, ловя воздух ртом. Его друг валялся рядом, и сил у него хватало только на рыдания.
Затем Гарви несколько раз попросил о помощи. Он говорил, как всегда, очень непонятно, но в этот раз его поняли. Поняли, но не помогли.
Тогда Гарви Немой взвалил на себя несчастного нитинга и пополз к углу Чёрных братьев. Однако его нос вскоре упёрся в сапог одного из судей. Когда Гарви поднял голову, судья показал направление, в котором он должен был ползти. Единственное место на Гордом Острове, где было место подлому нитингу, лежащему на его спине. И Гарви Немой и тогда не бросил друга, а под изумлённые взгляды одних викингов и сочувствующие других пополз к залитому кровью и забрызганному внутренностями мёртвого, но так и не похороненного Марви куску тьеснура.
Виси на шее Гарви не амулет Одина, а крест Мессии, его бы поступок вызвал удивление, но не такое сильное. А так… викинги приписали это чрезмерное проявление дружбы только лишь вошедшей в легенду тупостью полунемого воина. И только Олаф-рус понимал, что для такого поступка нужен большой ум, но… другого рода, о котором в стране фиордов имеет представление очень мало людей.
Поступок Гарви казался, на первый взгляд, не только глупым, но и бесполезным. Ведь если корабли отказались взять на борт нитинга, то он всё равно обречён. Его агония продлится на то время, пока будут силы ловить чаек и питаться их мясом и кровью, а затем… затем неизбежная смерть от стремительно приближающейся зимы. На острове не росли деревья, и поэтому даже сейчас мокрым и уставшим Гарви и Ваги было негде согреться. Но солнце ещё светило, и, немного отдохнув, Гарви достал из кожаного непромокаемого мешка, брошенного ему Торальфом, свёрнутые звериные шкуры и стал раздеваться сам и раздевать потерявшего сознание от пережитого друга. А потом, разложив мокрую одежду прямо на залитой кровью земле, завернулся сам в тёплую шкуру зимнего зверя и завернул Ваги Острослова.
В отличие от Ваги его совершенно не смущало, что на отдых они расположились среди понемногу растаскиваемых чайками останков Человека-горы. В его глазах застыла холодная решимость выжить любой ценой самому и помочь выжить другу. И Олаф-рус понял, что поступок самоотверженного викинга не был таким уж бесполезным. Дар предков-волхвов подсказывал, что Гарви Немой и его друг ещё встретятся ему на пути. Здравый смысл противился этому, но наследственному дару Олаф-рус верил больше.
Он решил, что, покидая остров, постарается незаметно обронить рядом с Гарви мешок с едой, дабы странное колдовство, пустившее корни в глубоком детстве и давшее новые всходы, пройдя омовение кровью одного анта, решившего стать побратимом викинга, не мучило душу. В будущем Олаф-рус надеялся, что жизнь в родных фиордах заглушит голос колдовства и зов словенской крови, и верил, что если, поступив на службу в Империю, сумеет не пустить в сердце ни один из чуждых хорошему викингу обычаев, то со временем станет вести себя, наконец, как ведут себя в северной части Митгарда все. А пока он вынужден был иногда совершать, пусть и под не вызывающими подозрений предлогами, странные для северного воина поступки.
А вот Адилс Непобедимый бросил Гарви свой мешок с едой и кое-какими вещами, никого не стесняясь. Ваги был ему родным братом, и его душа не прошла закалку во множестве набегов, поэтому в поступке молодого воина не было ничего удивительного. Что касается Торальфа Ловкого, то он добавил свой мешок к тем припасам, что были у Ваги и его друга, только посоветовавшись с судьями.
Тем временем Флоси Среброголосый, наконец осознав, что в данном случае участь нитинга многим страшнее смерти от его копья, пришёл в самое хорошее расположение духа. Однако оно очень быстро закончилось полным отчаянием. Это случилось, когда скальд собрался прочитать что-то возвышенно-унижающее в сторону жалкого Ваги, но не смог произнести ни звука. И муки Ваги Острослова, осознавшего, что борта всех кораблей, окруживших Гордый Остров, его не примут, были ничем по сравнению с горем, что познала душа Флоси Среброголосого, когда тот понял, что лишился голоса.
– Рус! Рус, ты единственный, кто здесь похож на умного человека! По сравнению с тобой тот же Гуннар Поединщик – безмозглый кусок скалы в хороших доспехах. Я по глазам твоим догадался, что ты единственный, кто понял смысл саги о Гордом Острове! Ты всё понял, но ты промолчал, что доказывает, что ты ещё умнее, чем кажешься. Ты умён и ты потомок волхвов. Скажи, рус, это навсегда?! Это навсегда?!
Немолодой викинг, вцепившись в плечи руса, говорил без звуков, но по его губам Олаф всё понимал, хотя для этого и приходилось напрягать познания в речи свейнов. Флоси от волнения говорил на родном языке, и пусть языки викингов не настолько различаются между собой, чтобы человек одного племени совсем не мог понять человека другого, а занесённые из Империи словечки быстро становятся общим достоянием, но всё же Олафу-русу приходилось многое и много вспоминать, чтобы не пропустить ничего из речи обезумевшего от горя скальда.
А чтобы понять общий смысл сказанного, не нужно было быть даже викингом. Человек любого народа правильно бы истолковал эти всколоченные волосы и выпученные глаза как знак полного отчаяния.
– Почему так случилось, рус?! Почему я наказан страшнее подлого нитинга?! Почему бог богов и отец всех поэтов не остановил мою речь вовремя и позволил мне потерять мой чудесный голос?!
Олафу было тяжело слушать Флоси – нелегко, когда тебе задают вопросы, на которые ты не знаешь ответа.
– Они глупцы! Жалкие глупцы, которые видят в моих песнях и сагах серебряную пену, но не замечают золотого дна! Ты другой, я сразу это понял! Ты понимаешь! Ты всё понимаешь! Ты не сказитель, но способен понять сказителя! Понять, что значит для него – потерять голос! То, что родил сказитель, живо, только когда это читают! Рунные камни помогают сохранить сказания и имена сказителей в веках, но если их не читают, они мертвы! А кто может прочитать сказание лучше того, кто его родил?! Пройдут века и люди, если будут читать рунные камни не так, как задумал сказитель, не поймут того, что он хотел сказать! Люди должны помнить, как правильно читать те или эти сказания, где нужно повысить голос и сдвинуть брови, а где замедлить речь! Они должны запомнить и передать своим детям! А чтобы запомнить, им нужен образец! А как я смогу им дать образец, лишившись голоса?! Мне не нужны те хрипы, какие ко мне вернуться после того, как боль в горле пройдёт! Не нужны, потому что люди не станут слушать высокую песню, рассказанную низким голосом, даже золотые слова не доходят до них, если сказаны не серебряным голосом!
Скальд казался безумцем. Но это было не безумие, а всего лишь отчаяние. Полное отчаяние.
– В твоём роду ещё остались те, кто знают секреты колдовства? Ты знаешь, где сейчас можно найти хорошего колдуна? Колдуна, который умеет возвращать потерянное!
– Нет, – ответил Олаф, и это было правдой, потому что если бы он знал, где найти такого, то уже давно бы воспользовался этим в личных целях.
