И Флоси, бывший когда-то Среброголосым, немыми губами проклиная всё на свете, бросился к мешку с едой и запасной одеждой, чтобы, завернувшись в тёплые шкуры, согреть простуженное горло. Дров, чтобы развести костёр у него не было. Согласно традициям хольмганга, даже та еда, которую взошедшие на малый остров люди ели во время большого перерыва, была холодной.
Трапезу Чёрные братья обязаны были вести в своём углу, но Торальфа было не сдержать. На его глазах чайки приводили останки Марви в состояние негодное ни для какого погребения. И пусть по преданию, тем, кто погиб в хольмганге, волей Одина погребальный обряд не так необходим, но всё равно было неприятно.
– Ну сколько же можно? Вы можете обедать быстрее? – сказал он в раздражении, приблизившись к углу противника.
Обедали в основном судьи, так как Гуннар Поединщик и Олаф-рус не хотели набивать желудки перед схваткой. Поэтому предложение Чёрного брата вызвало приглашение немедленно вернуться к себе – под угрозой объявить его человеком, нарушившим незыблемые правила хольмганга.
Прежде чем уйти, Торальф хотел было сказать что-то обидное погружённому в горестные мысли Флоси. Но языком Ваги Острослова он не обладал, поэтому, не сумев ничего такого придумать, молча развернулся в сторону своего угла, стараясь не задеть взглядом несчастного старшего брата и его верного друга, греющихся среди пирующих чаек.
– Да, не скажу, чтобы я этого хотел. Видит.
Старик без имени сделал паузу, словно что-то вспоминая.
– … видит Один, я этого не хотел. Но, значит, такова его судьба. Умереть от голода и холода, а не от копья врага… пожалуй, более достойная расплата для него, хотя… видит Один, я хотел для него менее жестокой участи… хоть он заслужил и эту.
Старик созерцал страдающего Ваги без той дикой радости, в какую привела его смерть Марви Человека-горы, но, судя по предшествующим словам, был доволен. Он говорил с самим собой, но его речь очень заинтересовала Торальфа Ловкого.
– Молот Тора тебе на голову! Кто ты такой, чтобы так говорить?! – крикнул он, развернувшись лицом к углу своих противников.
Только сейчас он заметил, что кроме судей, поединщиков и их помощников на малом острове присутствует ещё один человек. По его мнению, лишний.
– Инистый великан на вашу родину! Что здесь происходит?! Почему на хольмганге присутствует посторонний?! Или этот старик немедля вернётся к остальным зрителям, или я плохо знаю нерушимые законы хольмганга!
Старый судья проглотил непослушный кусок, запил его холодной водой, неторопливо вытер руки о штаны и сказал:
– Торальф Ловкий, здесь есть два человека, чтобы трактовать законы хольмганга. И эти люди знают своё дело. Если они допустили, что кроме поединщиков и их помощников на малом острове присутствует ещё один викинг, значит, у него есть на это право. И если ты не дурак, то сам поймёшь, что сделал этому человеку.
Торальф не был дураком и поэтому сразу понял, что старик без имени мстит Чёрным братьям. Он внимательно посмотрел на него и сказал:
– Кто ты?.. Я не знаю твоего имени и твоего лица. Я не знаю твоего племени и твоего рода. Я никогда не знал тебя ни в набеге, ни в отражении набега, ни в хольмганге. Почему ты… заставил этих людей оскорбить наших жён?
Мысль, что старик без имени не принудил своих поединщиков оскорблять чужих жён, а сделал это без их участия, была настолько чудовищна, что Торальф Ловкий её отмёл сразу.
– …неведомыми нам посулами втянул в эту свару скальда, после того, что он сегодня сделал, обречённого на неминуемую смерть?..
Старик без имени тихо засмеялся и встал в полный рост.
– Мы никогда не встречались, но ты должен меня узнать. Убавь мне рост и закрась седину чёрной краской, сгладь все до единой морщины и верни мальчишеский блеск в мои старые глаза – и ты, и твои проклятые братья трижды узнаете меня. А если убавите мне ещё роста, убавите ещё много и много роста, то вы узнаете меня и в четвёртый раз!
Последнюю фразу старик сказал громче, чем предыдущие.
– Мы никогда не встречались, но у меня есть целых четыре причины жаждать смерти четырёх Чёрных братьев! Ступай в свой угол, Торальф Ловкий, и готовься присоединиться к двум старшим братьям, что заняли вон тот край тьеснура! Не знаю, кем ты к ним присоединишься, подлым нитингом, как Ваги, или кормом для чаек, как Человек-гора, но клянусь… всеми богами, что ты там очень скоро будешь! Что ты молчишь?.. Или предъяви доказательства, что эти поединщики решились выйти против вас не по своей воле, а это я их купил, или проваливай!
– Он прав, – сказал судья стороны противников Чёрных братьев, – ты должен или предъявить доказательства прямого подкупа, или не смущать соперников до схватки.
– Хорошо, я уйду, – ответил Чёрный брат, – но вначале скажу кое-что этому старику и одному молодому русу.
– Ты будешь драться не с русом, – напомнил ему судья.
Торальф Ловкий снисходительно улыбнулся. Суровым он с Гуннаром Поединщиком был только в поединке взглядов, а сейчас показывал истинное отношение к тому, чьей кровью намеревался украсить тьеснур.
– Противнику мне сказать нечего. Я не уважаю тех, кто проливает свою кровь за чужие деньги. А вот старик и молодой рус должны услышать мою речь.
Так же внезапно, как и появилась, улыбка покинула лицо Чёрного брата. Следующие слова он говорил серьёзно.
– Эй, старик. Я сделал, что ты просил – мысленно стёр все морщины и закрасил седину – и скажу тебе, что я живу на свете не так долго, чтобы отвечать за обиды, нанесённые тебе, когда ты был юн. А ты, Олаф, знай, Адилс считает тебя своим другом. Точнее, считал. Он не понимает, почему ты решился оскорбить его супругу, но он будет мстить за эти слова жестоко, кто бы тебя ни заставил раскрыть не вовремя рот. Я – другое дело. Я хочу понять, что происходит. Про своего противника молчу. Гуннар Поединщик – известный негодяй. Он настолько жаден, что за хорошие деньги вызвал бы на бой родного отца, будь он жив, и настолько глуп, что за новых рабынь готов драться с самим Одином. Но ты, когда я тебя знал, был умён не по годам и чужд гласа презренного золота. Что с тобой произошло, с той поры как наши племена расстались?.. Пойми, Олаф, я просто хочу понять, понять, что заставило тебя выйти на бой против Адилса Непобедимого?..
Олаф-рус промолчал. Зато взял слово Гуннар Поединщик.
– Друг, шёл бы ты отсюда, – он говорил спокойно, потому что по профессиональной привычке берёг ярость для боя. – А то хотел я убить тебя быстро, а теперь буду гонять по всему тьеснуру, как… войска Шарлеманя дружины восточных словенов.
– Шарлемань никогда не воевал с восточными словенами! Он завоевал западных словенов Ридегоста! Невежда! – крикнул Флоси беззвучным голосом, а остальные викинги спрятали улыбки.
Как понял Олаф-рус ещё по разговору об истории Гордого Острова, это была болезненная привычка Гуннара Поединщика: начинать перебранку или спор, не обладая ни знаниями Флоси Среброголосого, ни остроумием Ваги Острослова. Торальф Ловкий не стал разубеждать Гуннара в собственной значимости.
