Последние слова смазали всё впечатление. Торальф Ловкий приготовил долгий и оскорбительный ответ, но ограничился улыбкой и словами «Тьеснур покажет, кто из нас настоящий боец. И лучше худая жена и плохие дети, чем ни того ни другого, одиночка из Страны Льдов».
Гуннар Поединщик в очередной раз опростоволосился. Торальф не почитал имперского бога, но знал, что Мессия основал новую религию не шесть, а больше девяти веков назад, и в местах очень далёких от гор Кауказуса.
Никто из тех, кто слышал слова Гуннара, не хотел портить уморительного зрелища «ворона, возомнившая себя соловьём», а Эгиль был таким же невеждой, как и его побратим. И так как о том, что он оплошал, Гуннару было сказать некому, поединщик из Страны Льдов в очередной раз почувствовал себя на коне, хотя на самом деле он сидел в луже.
Но этот разговор определённо вывел хольмгангера из себя. Когда Эгиль под ропот зрителей и судей, недовольных такой явной задержкой времени, всё-таки закончил перевязку, Гуннар, чтобы окончательно успокоиться, взял перерыв в сорок вдохов и сорок выдохов и, истратив и его, взял ещё время на замену щита. И снова свист и ропот – помощник профессионального бойца отправился в поход за вторым щитом с такой скоростью, словно к его ногам привязали груз равный весу хорошего телёнка.
Гуннар был невозмутим, как слон, о котором он так ярко рассказывал, в жару. В хольмганге его, разумеется, интересовало, что скажут о нём зрители и споют сказители, но гораздо больше занимал вопрос «Сколько золота или серебра я заработаю?». Если позволял уровень противника, он и менял щиты с молниеносной скоростью, и не наносил себе хитрыми способами царапины, когда хотел отдохнуть, и бился очень зрелищно. Но чтобы поставить уважение к зрителям выше собственной жизни или, что ещё хуже, заработка?.. Нет, до такого Гуннар Поединщик с тех пор, как вернулся из Миклагара, не опускался никогда.
Когда Гуннар тянул время с такими соперниками, как Торальф – с людьми, которые никогда до этого не сражались против воинов, избравших хольмганг средством обогащения, – он убивал двух вепрей одним броском копья. То есть одновременно восстанавливался сам и нервировал противника. Противник, даже находясь в выигрышном положении, приходил в тихую или явную ярость от подобных задержек.
Торальф, привыкший сражаться с теми, кому слова людей дороже звона хольмслаунса, с трудом сдерживался, когда в апогей схватки Гуннар отпрыгивал назад, поднимал руки и кричал: «Тьеснур и кровь!». Его, как и всякого честного человека, приводило в бешенство, когда выяснялось, что противник берёт перерыв, чтобы «залатать» крохотную царапину, которую даже стыдно назвать раной. Боевой азарт ауга-меченосца разбивался о такие выходки, как корабль с плохим лоцманом о ночные скалы. И больше самих выходок бесили цинизм и наглость, с какой бывалый противник втискивался в узкие лазейки сложных правил. Если бы Торальф хоть раз в жизни посетил Империю, унаследовавшую славу и величие Вечного города, то он бы сказал, что эти лазейки похожи на побега из темницы по сточным трубам. Достойный человек умрёт, но не сбежит таким способом. Однако таких людей, как Гуннар Поединщик, совершенно не интересовало, чем пахнут их лазейки.
– Ну, сколько же можно?! Эгиль! Ты несёшь Гуннару щит или голову великана?! Если ваши щиты столь тяжелы, то почему ты только что носился с точно таким же, как угорелый?! – опять не выдержал Торальф.
– Когда начинается поединок, ему на помощь приходят духи родной земли, и вины Эгиля нет в том, что на время перерыва они его покинули, – невозмутимо ответил Гуннар. – Не примеряй на себя чужое платье, друг. У нас здесь уже есть судьи. Будет что-то не так, они заметят это и без тебя. Если чувствуешь, что проигрываешь, то так и скажи.
Торальфа эта невозмутимость просто убивала. Судьи были тоже недовольны, но придраться к поведению Гуннара не могли.
Торальф Ловкий чувствовал, что сопернику его бешенство только на руку, и поэтому старался глубокими вдохами и долгими выдохами погаситьбу-шевавшую внутри ярость. Гуннар Поединщик вёл себя как трус, не умеющий сражаться. Но трусом он не был и сражаться умел хорошо, в чём и был подвох. Один раз Торальф на этот подвох попался и в результате получил рану на руке, к счастью, на левой. Правда, Гуннар Поединщик тоже слишком рано расслабился, забыв, что перед ним не последний в племени аугов мечник и, мягко говоря, не новичок в боях на малых островах. И так как Торальф не тянул время на перевязку, то прошло всего лишь полсотни вдохов и столько же выдохов, и Чёрный брат сумел доказать противнику, что его не просто так прозвали Ловкий. Благодаря сноровке помощника, поединщик из племени аугов остался с поединщиком из Страны Льдов один на один и сумел за несколько мгновений и сбить с него шлем, и нанести рану в лоб.
Не имей Гуннар такого опыта войны и хольмгангов и не закрывай его лицо до линии бровей кольчужный капюшон, то за такую оплошность он мог бы поплатиться разрубленным черепом. Но он сумел применить свилю, поэтому меч повредил лишь кольца кольчуги, мягкий наголовник и кожу лба. Упав, Гуннар Поединщик оттолкнул Чёрного брата ногами и, зажимая руками лоб, потребовал перерыва. В этот раз совершенно справедливо.
– Ну, сколько же можно?! – снова сорвался Торальф.
Его беспокоила собственная рана. В самый неподходящий момент кровотечение могло возобновиться, и сторона Чёрных братьев тогда бы проиграла.
Торальф владел легендарным мечом Убийца Кольчуг. Этим оружием он разрубал на спор учебное чучело, одетое в самую дорогую кольчугу, надвое. Для уколов овеянный легендами клинок был не приспособлен, как и многие другие мечи северных народов, но Торальфу это было и не нужно. Колоть мечом он в любом случае не умел.
Имя своего клинка Гуннар Поединщик тщательно скрывал. Зная характер Гуннара, можно было предположить, что он владеет этим оружием не по праву. Мол, узнает кто-то, как зовут меч, то не будет секретом и как он у него оказался, и тогда живи и оглядывайся, как бы не объявился истинный владелец.
Но на самом деле причиной были суеверия племён, заселявших Страну Льдов. В Стране Льдов жили странные викинги и странные бонды. Они скрывали имена своих мечей и ставили Тора выше Одина. Вот и сейчас Гуннар Поединщик держал в руке шейный амулет с изображением аса, вооружённого боевым молотом, и шептал тайные молитвы и секретные заклятия.
Так или иначе, но в этом бою неизвестный меч показал себя многим лучше легендарного Убийцы Кольчуг. Убийца Кольчуг не сумел не то что прорубить, а даже продавить вражьего шлема и только затупил собственную кромку. Торальфу пришлось сбивать мечом шлем как дубиной, чтобы следующим ударом добраться до лба. А безымянный клинок сумел пройти тройную защиту (кольчуга, наручи, подкольчужная рубаха), как нож проходит сквозь масло, и только благодаря невероятной ловкости Торальф не лишился руки и даже сохранил её для боя. Клинок врага не разрубил ни одного сухожилия и повредил мышцы не настолько, чтобы ими совершенно невозможно было владеть.
В условиях их поединка значилось «любые доспехи», поэтому Гуннар Поединщик и Торальф Ловкий были облачены основательно. Каждый надел подкольчужную рубаху – стёганое платье, смягчающее удары, что не прорубают железо, но ломают конечности – затем лучшую кольчугу с длинными рукавами и водрузил на предплечья кожаные наручи с торчащими тут и там круглыми железными бляхами. Каждый взял в бой шлем с неподнимаемым забралом в форме полумаски. Но имелись в их облачении и отличия.
