Да, это был страх. Но чтобы разглядеть сквозь усталость его ядовитые следы на потном лице, нужно было быть таким же проницательным воином, как Олаф из племени Рус, ибо Гуннар из Страны Льдов умел скрывать постыдные эмоции.
Олаф слышал, что раньше сердце этого викинга не знало страха. Когда Гуннар прибыл в Империю, ему было всего девятнадцать лет, и всё богатство его состояло в удивительной для столь юного возраста репутации славного рубаки. Тот Гуннар ничего не боялся, и потому прошёл героем и войну, где использовались пенджабские боевые слоны, и вооружённый конфликт с хазарским каганатом. Правда, последнее было скорее не конфликтом, а всего лишь дипломатическим недоразумением с тяжкими последствиями для обеих сторон. Басилевс не любит яхвеанскую веру, но любит тех, кто может стать надёжным союзником на случай вражды с теми, кто говорит на словенских языках.
Так или иначе, но Гуннар в те нелёгкие для Империи дни не имел богатств, но имел славу человека, не знающего слова «страх». Однако всё изменилось, когда у него появились излишки серебра. Всё изменилось, когда Гуннар узнал вкус дорогого вина и познал, на что способны элитные девицы имперских притонов. И потому, как только запахло новой войной, будущий профессиональный поединщик покинул варяжскую стражу с поспешностью, не делающей ему честь.
Из Империи Гуннар вернулся с сундуком, где лежали дорогие ламеллярные доспехи, красивые шёлковые одежды, золотые и серебряные монеты и ещё много того, что в варяжской страже добывается быстрее, чем в самых удачных походах. Вот только на репутации будущей грозы Ореховых полей уже лежало солидное пятно. И так как звон солидов в стране викингов не имел, в отличие от Империи, никакого влияния на людскую молву, нехорошие слухи о бывшем рубаке стали распространяться быстрее ветра.
Позднее Гуннар приложил немало усилий, чтобы восстановить подмоченную репутацию, но всё было бесполезно. Поединщик верно и сам не замечал, что чем больше денег оседает в его сундуках, тем меньше ему охота рисковать жизнью.
И с каждым годом тем, кто хотел получить землю через его доблесть или отмстить за свою обиду его мечом, приходилось тратить всё большие и большие суммы. Впрочем, даже самые ярые ненавистники Гуннара Поединщика признавали, что он ещё стоит таких денег.
Да, трусом он не был, но страх в сердце определённо пустил.
Олаф-рус сделал правильные наблюдения, но не спешил с выводами. Слишком часто он сегодня ошибался.
А то, что Гуннар боится, остальные викинги поняли немногим позже Олафа. Это случилось, когда бывший стражник Империи повздорил со своим щитоносцем.
– Тьеснур и кровь! Тьеснур и кровь! – крикнул Эгиль и облегчённо вздохнул, когда капля крови упала не на землю, а на ловко подставленный щит.
Затем он осторожно взял Гуннара за ладонь и стал быстро менять повязку, которая сползла незаметно для Поединщика. Точнее, Эгиль думал, что незаметно, а наблюдательный рус увидел, как Гуннар большим пальцем разбередил рану и избавился от повязки. Он улыбнулся, когда его догадки подтвердились. Гуннар стремился закончить поединок до новой раны.
Олаф предполагал, что старик без имени посулил третьему из своих бойцов немалую сумму. Проигрывая поединок, Гуннар не только не получал ничего из обещанных денег, но и обязан был вернуть задаток в виде трёх рабынь.
То, что хольмгангер шёл на такие жертвы, значило, что он не видел никакой возможности победить.
А вот его помощник этого не увидел, и Гуннар Поединщик, пока Эгиль менял повязку, скрипел зубами от злобы. Бедняга щитоносец догадался о том, что помешал побратиму спастись от смерти, только доведя медвежью услугу до логического завершения.
– Всё в порядке, Гуннар! Теперь не свалится! И будь внимательней, я мог и не заметить! – сказал он, поправляя узелок на повязке, и это «я мог и не заметить!» в сочетании с преданной, как у собаки, мордой вывело Гуннара Поединщика из себя.
Той же рукой, которую Эгиль бережно завернул в несколько слоёв ткани, приложив новый лист подорожника, он получил наверняка самый звонкий удар из тех, которые знала его челюсть.
– Вот именно: мог бы и не заметить! Мог бы и не заметить, но заметил! Заметил, сорок вервольфов по твоё сердце!
Потрясённый Эгиль лежал на земле и гладил стремительно распухавший подбородок, а Гуннар Поединщик с невероятной досадой в голосе продолжал обвинительную речь, надеясь, что рядом нет людей, понимающих языки Страны Льдов.
– Болван! Почему ты вмешался, когда не было условного сигнала? Я разве первый день дерусь на хольмганге, чтобы не замечать, когда у меня сползла повязка, а когда нет? Ты хоть понимаешь, что наделал?!..
До Эгиля сей, как говорят в Империи, «факт», стал понемногу доходить только сейчас. Выражение глубокого раскаяния вспыхнуло на его лице.
Но раскаянием тут было не помочь. Мало того, что Гуннар потерял возможность с честью проиграть поединок, так теперь даже незнакомые с его родным языком викинги поняли, что боец из этих земель боится. И самое скверное заключалось в том, что это стало ясно и противнику. А так как выиграть у того, кто знает, что внушает тебе страх, почти невозможно, Гуннару только и оставалось, что заканчивать хольмганг трижды трусом.
Именно так бы Гуннар Поединщик и поступил, если бы не пересёкся взглядом с глазами нанимателя.
Видя его сомнения, старик без имени погладил бороду двумя пальцами. Гуннар Поединщик в ответ показал повязку на ладони и помотал перевязанной головой.
Старик без имени добавил к двум пальцам третий. Гуннар Поединщик задумался.
И когда старик стал гладить бороду полной пятернёй, его наёмник уже не сомневался в том, что будет драться до конца.
Судья стороны противников Чёрных братьев понимал, что старик без имени и его боец торгуются, но ничего не мог поделать – нет прямых доказательств подкупа. Оставалось лишь поражаться жадности Гуннара Поединщика, как видно, теряющего, когда речь заходит о больших деньгах, всякий разум, и жажде мести его нанимателя, готового в одночасье увеличить сумму вознаграждения в пять раз.
– …ральф! Флоси Среброголосый, наблюдая за тобой, забыл о посетившем его горе! Сказитель знает, что ты обрёк его на смерть, но просит тебя повременить с новым хольмгангом, пока он не запишет рунным письмом сагу об этом! – передал Олаф-рус на общем языке всех северных племён просьбу бродячего скальда.
Чёрный брат сделал вид, что не услышал слов Олафа. Он не нуждался в его с Флоси восхищении.
Только тогда, когда Торальф из племени аугов отослал щитоносца в хослур, стало ясно, какая глубокая пропасть лежит между участниками третьего поединка.
В чём-то они были очень похожи. И это была не только любовь к одному и тому же оружию. Когда два мечника встретились в поединке взглядов, их можно было принять чуть ли не за близнецов, настолько одинаково они пытались воздействовать на соперника и настолько внимательно изучали его слабые и сильные стороны. Но в поединке на настоящем оружии стало ясно: Торальф Ловкий и Гуннар Поединщик – рыбы из разных косяков.
