Как хольмгангеры они имели права не сидеть на вёслах и по справедливости отдыхали от тяжёлых поединков.
– Тварь! Жалкая тварь! Неужели так сложно перевязать рану? Чему тебя только учила твоя мать в твоей проклятой пустыне!
Гуннар попытался ударить рабыню, но тут же застонал от боли. Попытка стукнуть правой рукой принесла боль в левой ноге. Точнее в том, что когда-то было левой ногой.
Бывалый хольмгангер представлял собой печальное зрелище. Он сидел, прислонившись к бочке с солёной рыбой, и принимал заботу рабыни. Он ругал её последними словами и даже замахивался перевязанным кулаком, но не бил. И не только потому, что попытки поиграть в кулачного бойца приводили к новой боли. Что-что, а уж боль викинги терпеть всегда умели. Но боец из Страны Льдов прекрасно понимал, что сейчас полностью во власти той, которую тыкал ножом и пытался опрокинуть на спину. Опасная затея – довериться такой девушке, но принимать помощь щитоносца воин больше не хотел. После того, как Эгиль его так подвёл, Гуннар не считал беднягу за побратима.
– Если будешь дёргаться, ничего не выйдет! Ты можешь хоть немного посидеть спокойно? – сказала дочь пустыни на языке Империи с очень сильным акцентом.
Сейчас она говорила не как рабыня. Если бы не её внешность и одежда, их с Гуннаром можно было бы принять за капризного брата и суровую, но заботливую сестру.
Гуннар откинул голову и, пока девушка поправляла куски луба, охватившие сломанную ключицу, прошептал на языке, объединяющем их обоих:
– Ты ведь специально делаешь мне больно – мстишь за то, что я рвал на тебе платье и кровавил плоть? Признайся, грязная подстилка, ведь специально?..
Девушка смерила бывшего мучителя суровым взглядом и спокойно ответила:
– Отец любил говорить: больного льва только ишак лягнёт. Мой род не ишачий. Я дочь шейха.
Гуннар, насколько ему позволяли раны, засмеялся:
– Молот Тора! Я хотел развлечься с дочкой пустынного ярла! А те подстилки, чьи тела я, насытившись, бросил в пучину, они тоже знатных кровей?
– Это были мои сёстры, – не дрогнув бровью, сообщила дочь шейха.
Гуннар вздрогнул, оттолкнул девушку и испуганно схватился за нож. Девушка усмехнулась и стала готовить новую повязку, словно ничего не произошло.
Искалеченный хольмгангер медленно положил нож рядом с собой и осторожно подставил голову. Девушка быстро сняла старую повязку и стала перематывать раненый лоб заново. Пока она это делала, Гуннар постоянно косил взглядом то на нож, то на её спокойные глаза:
– Даже и не думай, – попытался он угрожать.
Девушка ничего не ответила.
– Эй ты, пустынная колючка! Почему ты не отвечаешь на слова своего господина? Клянусь Тором, я научу тебя почтению! – крикнул Эгиль и бросился к рабыне с поднятым кулаком.
И широкое лезвие острого сакса чуть не пронзило ему ногу.
– Не смей её трогать, жалкий пёс! Я теперь калека, но даже у калеки хватит сил метнуть нож! Посмеешь её тронуть или на неё тявкнуть, клянусь Тором, ты будешь тявкать в стране, которой правит злая Хель – наполовину женщина, наполовину мертвец! – заорал Гуннар Поединщик.
– Зачем ты так, брат?.. – примирительным тоном сказал Эгиль. – Зачем принимаешь заботу этой презренной рабыни, которая испытывает к тебе не больше почтения, чем ты к ней, когда у тебя есть побратим?
– У меня нет побратима! Сколько раз тебе повторять: у меня нет побратима! Да, когда-то мы смешали с тобой кровь. Но та кровь уже вытекла через мою обрубленную ногу! Не смей подходить ни к девушке, ни ко мне, если хочешь жить! – зло ответил Гуннар.
Эгиль опустил плечи и тяжело сел прямо на палубу.
– Теперь нога, – сказала девушка, закрепляя узелок на лбу.
– Нет! Это самая опасная рана и для неё нужны свежие руки! Отдохни и выпей вина, – ответил раненый викинг и крикнул, обращаясь к бывшему побратиму: – Эй, ты, мерзавец! Верни немедля ту флягу, что сберегла покойница-мать для меня и моего лучшего друга!
Эгиль не глядя, бросил красивую флягу красивой девушке. Поймав, дочь шейха поставила её на палубу.
– Почему ты не пьёшь? – поинтересовался Гуннар. – Это очень ценное вино. Мы, викинги Страны Льдов, пьём его только с лучшими друзьями,
– Владыка Неба и Земли мне запрещает, – ответила дочь пустыни.
– Глупый бог, – авторитетно сказал викинг и замолчал.
– Ты постоянно дёргаешь шеей. Ты привык к тому, чтобы борода росла, а шея была гладкой. Тебе нельзя дёргать шеей, повязка спадёт, – заметила дочь пустыни.
Гуннар задрожал, когда после этих слов она осторожно взяла в руки нож. Эгиль с готовностью вскочил и взглядом попросил бывшего побратима разрешения стать брадобреем. Некоторое время раненый викинг колебался между ненавистью к тому, кого считал предателем, и страхом за собственную жизнь, но победила ненависть. Точнее, гордость, замешанная на ненависти.
Гуннар с вызовом подставил небритое горло ножу девушки, с чьими сёстрами вначале развлекался, а потом убил.
Это была настоящая пытка. Гуннар ждал каждое мгновение того, что рабыня вспорет ему горло, и одновременно старался выглядеть бесстрашным перед пытливым взором бывшего побратима. Это напряжение сломало его сильнее, чем раны хольмганга.
Тёплые тонкие ручейки потекли из закрытых глаз, и искалеченный викинг зашептал странные для себя фразы, делая между ними большие паузы:
– Не убивай. Сёстёр не вернуть. Не вернуть, а вот ты умрёшь. Убьёшь меня – Эгиль убьёт тебя. Я должен вернуть тебя старику. Но я не верну. Я отдам ему серебро. У меня никого дома нет. Мать умерла год назад. Отец раньше. Братья тоже. Никого из рода не осталось. Поезжай со мной. У меня нет жены. Какая свободная женщина стерпит того, кто дня не проживёт без новой рабыни?.. Никого. Никого нет в Стране Льдов. Там тебя будут ждать большие деньги. Они будут твоими. Поначалу тебе, дочери пустыни, будет тяжело в Стране Льдов, но люди ко всему привыкают. Поезжай, пожалуйста. Пойми: сестёр всё равно не вернуть.
Гуннар шептал и не верил, что это его слова. А девушка спокойными уверенными движениями – видимо, её отец не доверял брадобреям – счищала с дрожащего горла волосы, и, казалось, что вместе с ними уходит нечто мерзкое с сердца бывшего хольмгангера. Сейчас раненый викинг больше всего в жизни хотел вернуться по реке времени немного назад, чтобы сорвать похоть и злость на ком угодно, но не на сёстрах этой девушки. Если бы она начала на него кричать, обвинять в том, что он чудовище, готовое убивать за деньги и мучать до смерти ради собственного удовольствия, ему было бы легче. Даже если бы попыталась вспороть ему горло, было бы легче. Но она молчала, и чем сильнее давил горлом на нож раненый викинг, тем мягче совершала ритуал бритья пленная девушка.
Но повязку она всё-таки догадалась натянуть убийце своих сестёр на глаза, чтобы никто из окружающих не увидел позорных для воина слёз.
