– И всё-таки ты чего-то боишься, – наконец сказал своё слово Олаф-рус. – Не умереть; но тогда чего?
Юноша вздрогнул, но скальд поспешил погасить его удивление.
– Он, – сказал старик, кивнув на руса, – потомок волхвов, а потому умеет чувствовать такие вещи.
– Да, – немного помявшись, признался Гогри, – я боюсь, но не умереть, а того, что вервольф просто ранит меня. Укушенный вампиром сам становится вампиром, укушенному вервольфом не избежать участи оборотня. Я не хочу убивать людей, когда приказывает зов Луны, а не тогда, когда этого требует моя честь или счастье родного фиорда. Это в сорок раз хуже, чем умереть самому! И ещё. – Юный ярл проглотил слюну и на этот раз не скрывал свой страх. – Я боюсь, что мы упустим оборотней, допустим, что они убьют других людей. И тогда эти смерти будет на нашей совести. То есть на моей. На моей, простите мне мои первые слова, друзья. Я затеял эту погоню, я отдаю вам приказы и я же буду отвечать перед Богом… то есть перед Одином… перед самим собой, что допустил новые жертвы.
– Так значит, не месть за отца была твоим главным мотивом? – позволил себе удивиться скальд.
– Нет, что вы! Стыжусь признаться, я не успел полюбить его так, как должно единственному сыну, за эти два года. Но бонды, которых я охраняю от бродячих хирдов и викингов враждебных племён, пока наш конунг ходит в походы, люди, которыми теперь, после смерти отца, я буду управлять каждый раз, когда будет бессилен тинг, собрание всех свободных. Это… это чудесные люди. С одной стороны они – те же крестьяне, но сколько в них мужества и стойкости, которых никогда не встретишь среди землепашцев моей прежней родины! Они взращивают злаки на такой суровой почве, что у имперских крестьян давно бы опустились руки. И попробуй только самый прославленный викинг толкнуть самого слабого бонда на узкой тропинке! Вольного крестьянина не остановит, что у воина на плече меч, а на поясе сакс. Он никому не простит обиды. Крестьяне моей старой родины – это по сути те же рабы, только формально свободные. Бонды новой – хозяева своей земли. Это их земля. Не моя, их ярла, не викингов, что сушат драккары на побережье, не конунга, что их возглавляет, а тех, кто на ней работает. Это недостойные слова для сына викинга, но я считаю, что бонды чем-то лучше нас. Выше. И ещё. Боже правый, я, наверное, говорю запутанно и наивно, как не должен говорить ученик лучшего ритора Империи, но его уроки я ненавидел и слушал вполуха, к тому же сейчас очень волнуюсь. Я. я.
– Не надо, сынок, – растроганный старик внезапно обнял смущённого юношу и похлопал по плечу. – Не говори больше, ты всё сказал. Это золотые слова, произнесенные золотыми устами. Я, сказитель и певец, не смог бы сказать лучше. Такие люди, как ты, должны быть ярлами или конунгами, и нет им другой участи.
Гогри не знал как себя вести. С одной стороны он уже считался взрослым воином, с другой годился старику во внуки, может статься даже в правнуки, то есть жест скальда был вполне естественным. Но всё равно когда Скульдольф расцепил объятия, щёки юноши пылали румянцем.
– А если бы ты был уверен в том, что эти оборотни больше никому не причинят вреда? Если бы вернее Одина о Рагнареке знал о вервольфах, что их кровожадность – злой вымысел незнающих людей?
Вопрос Олафа прозвучал столь неожиданно, что Гогри не сразу нашёл, что ответить. И снова речь его была вовсе не такой, какой полагается ученику пусть и на редкость нерадивому, но всё же лучшего ритора:
– Ну как же? Зачем ты так говоришь, Олаф? Почему ты так говоришь? Да, я, может, и имел бы какие-то сомнения насчёт кровожадности вервольфов, если бы мало о них знал. Но теперь благодаря Скульдольфу я знаю о них всё. Это самые жуткие создания Дьявола, или кто у викингов вместо него. Только теперь я осознал, почему их так истребляли и почему так испугались, когда поняли, что истребили не всех. Ведь ты говорил правду, Скульдольф?
Добродушное выражение на лице скальда сменилось на явную неприкрытую обиду.
– Пора бы вам понять, господин ярл по прозвищу Иноземец, что сказители сурового Севера – это не лживые певцы южных стран. Скальд ничего не придумывает, а только ищет слова. Найти правильные слова – вот и весь дар сказителя, а о чём петь, ему скажут или боги во сне, или знающие люди наяву, или сам он примет участие в каком-нибудь сражении.
Юноша хотел извиниться, но вдруг волчий вой вернул их обратно в тёмный лес, посреди которого охотники встали на стоянку. Они сразу поняли, что это воет не простой волк. Простые волки редко живут одиночками, а потому стоит поднять морду к луне одному певцу, вскоре его песню подхватывает вся стая.
Этому волку не смел подпевать никто. И простой хищник не смог бы выть так громко. Их враг, точнее один из врагов, ведь вервольфов было двое, забыв про сон, рвал свои звериные связки, чтобы охотники задумались об обратной дороге или приготовились к жуткой смерти.
Вой отражался от вековых сосен и столетних елей, проникал в уши трём викингам у костра, просачивался в самые потайные уголки души. В этом звуке словно ожили все самые страшные сказания скальда Скульдольфа. Тысячи растерзанных в час полнолуния людей, сотни тех, кто чудом спасся и до конца жизни бился в истерике, видя волчью шкуру, и наконец, самые несчастные, те, кто через укус вервольфа познали его участь.
Тени в один миг словно стали длиннее, а пламя костра, наоборот, меньше. Скальд взялся за копьё, юный ярл обнажил меч, и лишь один Олаф из племени русов оставался спокоен.
Столь громкий вой не мог не разбудить Годфреда Бойца. Впрочем, как стало ясно по его первым же словам, он на самом деле и не спал:
– Зачем ты так говоришь, Олаф? Почему ты так говоришь, Олаф?.. Боги Асгарда! Неужели ты ничего не понял, сопливый ярл? А ты разве ничего странного не услышал, вонючий скальд?!
Вой оборвался так же резко, как и начался, но охотники не могли сказать, что вид Годфреда внушал меньше опасений. Глаза навыкате шало сверкали, секира в руках слегка тряслась, в голосе звучало безумие. Страх, который Годфред так долго скрывал, а Скульдольф Повар случайно или ради забавы подогревал, наконец, дал о себе знать.
– Неужели вы ничего не поняли? Это не мы на них охотимся, это они заманивают нас в ловушку! Старик оставляет волчьи следы, а молодой надел человечью шкуру, проник в наши ряды и только ждёт подходящего момента! Я говорю о тебе, Олаф-рус, да-да, о тебе!
Вот теперь рука Олафа легла на меч. Правда, обнажать клинок он не спешил, опасаясь спровоцировать атаку свихнувшегося викинга. Ведь его секира уже была занесена для удара.
– Что ты говоришь, Годфред? Ты сошёл с ума! – не побоялся заступиться за Олафа юный ярл.
Поединщик в ответ захохотал.
– Ха-ха-ха! Мальчик, ты разве забыл, чем страшны вервольфы? Нет, это не алмазные клыки в тёмной чаще, это умение превращаться в людей, в таких же, как мы с тобой, людей! Но мы же с тобой, боги Асгарда, не жена моего тёзки из легенд! Мы же умеем рассуждать, мы не дадим себя обмануть!..
– Вот именно, – постарался как можно спокойнее сказать Гогри, – рассуждать. Я никогда до этой охоты не встречался с Олафом, но знаю, что он рождён от русской женщины и русского викинга.
