Агата чувствует, что сжимавшие ее руки медленно разжимаются, и плюхается на ступеньки лестницы. От обиды она готова плакать и кусаться одновременно. Бывший капо альто сбегает к ней, берет ее за локоть и отводит еще на несколько ступенек вниз.
От его прикосновения Агат становится противно.
– Сию секунду пропустите меня на второй этаж! – говорит она. – Прямо сию секунду!
– Я больше не капо альто, девочка, – говорит милитатто Оррен, – я не принимаю такие решения. Но даже если бы я их принимал…
– Прямо сию секунду! – повторяет Агата.
– Куда тебе? Зачем? Ты сказала маме? Твоя мама сойдет с ума, – устало говорит милитатто Оррен и трет рукой лицо.
Чтобы не думать о маме, Агата прикрывает глаза и говорит глухо:
– Пустите меня или… Или я все расскажу папе про… Про тот день.
Милитатто Оррен смотрит на Агату очень внимательно. Это длится долго – может быть, целую минуту, – и Агата, не выдержав, отводит глаза. Тогда милитатто Оррен спрашивает:
– Куда ты идешь?
– На пятый этаж, – нехотя говорит Агата.
Внезапно милитатто Оррен смеется:
– Ты так им и сказала?
Агата очень не любит, когда над ней смеются, но сейчас ей не до гордости.
– Нет, – говорит она, помедлив, – я сказала им, что иду на вечеринку.
Вдруг милитатто Оррен становится очень серьезным.
– На какую вечеринку? – спрашивает он. – Агата, кто позвал тебя на вечеринку? Откуда эта идея?
Агата вырывается и рявкает:
– Да никто меня не звал! Я все сочинила!
Милитатто Оррен молчит.
– Куда ты идешь на самом деле, Агата? – спрашивает он.
«Осторожно, – говорит себе Агата, – очень осторожно».
– Я просто так устала от всех, – говорит она, опустив голову. – Все… Все изменились. Из-за мамы… И войны. Я… Я просто хочу погулять тут. Погулять немножко одна.
Некоторое время милитатто Оррен постукивает пальцами одной руки о ладонь другой, а потом произносит:
– Из-за мамы… Как твоя мама, Агата?
Голос у милитатто Оррена такой странный, что Агата от неожиданности вскидывает голову и вглядывается в серые глаза разжалованного капо альто. Тот быстро отводит взгляд, и Агату вдруг берет злость.
– Мама отлично, – говорит она. – Они с папой очень счастливы, прямо веселятся и радуются с утра до ночи.
Бывший капо альто сперва не отвечает, а потом говорит тихо:
– Что ж, я побыл предателем – теперь побуду самовольщиком. Я погуляю с тобой, Агата. Так и только так. Ты не понимаешь, что там теперь. Иначе я прямо сейчас поведу тебя к родителям.
Милитатто Оррен берет Агату за руку, и они вместе поднимаются по лестнице.
– Тетка девочки живет на Обводной улице, – говорит он своим напарникам. – Девочка сирота, идет к тетке отмечать день ее святой. Я провожу ее от греха подальше.
Печальный милитатто кивает, а злой вдруг спрашивает:
– Как звать тетку?
– Доротеа, – ляпает Агата.
– Вроде сегодня и правда Доротеин день, – неуверенно говорит печальный милитатто.
Злой милитатто, фыркнув, отступает в сторону. Милитатто Оррен и Агата входят под медленно падающий снег второго этажа.
Сцена 5,
посвященная памяти святопреставившегося новомученика и героя, ка'дуче ва'Поло Илларио. Его собственное имя было «Ви», он принял судьбу своего святого, был Хитростью своей команды, суровым ка'дуче и упорным человеком. Мы помним, как он играл со своими маленькими сыновьями в шин-бин и часто поддавался им на радость
Правый рукав мостика, левый рукав мостика; снизу, из расщелины, идет жар, и Агате кажется, что она видит отсюда крышу обувной мастерской, где до войны крошечная красавица Дейла, только-только получившая в своей гильдии звание мистресс и право самостоятельно тачать обувь и вести собственное дело, шила для мамы и папы танцевальные туфли перед Карнавалом святого Ульрика – каждый год нового цвета. А теперь Дейла даже не здоровается с ними – так она зазналась: за ее крошечный рост, едва до плеча Агате, и за кое-какую особо важную помощь во время войны унды назначили ее следить за новыми мраморными гротами с их икрой в лесу Венисфайн. Дейла почти не появляется в городе – разве что в свои приемные дни, когда люди приходят в надежде, что их наймут нянчить маленьких ундят и они смогут хоть что-то подзаработать, – а ее мастерская теперь полна дорогих вещей, и вход туда охраняют два милитатти. Агате кажется, что она видит, как поблескивает там, внизу, их оружие, и еще помнит, что туфельки самой Дейлы были крошечные, словно у куклы, – легко ли ей лазить в таких туфельках по темным гротам с утра до ночи? Впрочем, может быть, гроты эти просторные и светлые, ничего Агата об этом не знает, а няням запрещено рассказывать про свою работу, да и не так уж часто они возвращаются в город из синего леса Венисфайн. Агата представляет себе эти гроты, в которых висят огромные, узкие, длинные гроздья прозрачной, мерцающей, перламутровой икры ундов, и думает, похоже ли это на сосульки – на огромные, узкие, длинные сосульки, висящие на рамах выбитых окон Дома со Щипцами, мимо которого они с милитатто Орреном бредут, увязая в снегу заметенного тротуара, и огромные мраморные щипцы на крыше дома – знак главенства его хозяина в гильдии торговцев орехами – тоже обвешаны этими страшными сосульками: упадет такая – небось пронзит Агату насквозь. Может быть, милитатто Оррен знает, как выглядит икра ундов и их икорные гроты, да только уж очень не хочется Агате ничего у него спрашивать: а ну как он сразу скажет, что пора бы ей заканчивать «прогулку», а лестницы на третий этаж нигде не видно, и Агата даже не представляет себе, где ее искать. Снег медленно кружится над Агатиной головой, и у Агаты вдруг сжимается сердце от тоски – от тоски по себе прежней, по себе-год-назад, когда была война и все было так страшно, и мама с папой были так далеко, и ее, Агату, называли «габетисса», и надо было с утра до ночи таскать по этажу огромные рюкзаки со Славной Кашей. «Но все-таки, – думает Агата, – мир был таким понятным, таким понятным, и я думала, что мы победим в этой ужасной войне, а мама и папа храбро воюют против ундов, а потом мы все вернемся домой и будем счастливы, обязательно будем счастливы, мы и были бы счастливы, если бы мама не… Если бы этот человек не…»
– Зачем вы это сделали? – печально спрашивает Агата. – Это же нечестно.
