Точка Януса
Начнем с доказательств. Во-первых, существовал корабль. Во-вторых, были собраны образцы – грунта и малопонятных явлений. В-третьих, Джек Кохави явно что-то видел. В-четвертых, жизнь тех, кто его знал, изменилась, а в чем смысл науки, как не в преображении действительности – явном или подспудном, – когда новое знание проникает в мир, будто одна из черных дыр нашей вселенной вместо того, чтобы бесследно поглощать – объекты, слова, контуры лиц, звенья историй, – стала действовать наоборот, на отдачу.
* * *
Тот чемоданчик был найден и открыт случайно – так я думала до недавнего времени, а сейчас, прокручивая в памяти события, все больше сомневаюсь в этом. Возможно, Джек Кохави все это подстроил, привел нас к нашей «находке» либо же просто не препятствовал произошедшему. Вся эта история сделала меня очень осторожной, в том смысле, что я все время смотрю назад, в сказанные мною слова, пытаясь увидеть в них незамеченную точку поворота, Януса, где случившееся оборачивается предположением, мерцающим клубком, то ли распадающимся на элементы, то ли притягивающим их к себе – из других событий. Что значит «не препятствовал» – всматривался в то, что не видели мы: вереницу наших лиц в профиль, траектории наших движений – хаотичные, расслаивающиеся, пересекающие друг друга, и, тем не менее, укладывающиеся в одну линию, полосу, уходящую в темноту, исчезающую в ней, чтобы вновь возникнуть у той самой находки (и как, кстати, узнать, что речь идет об одной и той же линии?). Джек сидит себе, улыбается, а глаза его – в той темноте, соприкасаются с ней. Что значит «прокручивать в памяти события»? – говоря так, приходится представлять их лентой, последовательностью «до» и «после», а ведь речь идет о вихрях, пересечениях, разлетающихся на ветру лоскутах, каждый из которых рассыпается на нити, исходит слепыми пятнами. Откуда-то появляется чемоданчик Джека – пузатый, из потертой коровьей кожи, похожий на те, в которых водители рейсовых автобусов носят завтрак, дневную выручку и латунные щипцы для компостирования проездных карточек. Возможно, это Коби уносит его из прихожей Джека по ошибке, приняв за свой. На работе он его открывает и обнаруживает, что произошла путаница: вместо автобусных принадлежностей какие-то картонные коробочки, бутылочки, пробирки с переливающимся, пересыпающимся, клубящимся, подрагивающим содержимым. На крышке, изнутри – вырезанная из газеты фотография Базза Олдрина, но не в зеркальном лунном шлеме, как мы все привыкли, а другая, домашняя – в тренировочном костюме, тапочках и с прильнувшим к его щеке кокер-спаниелем.
Или, может, этот чемоданчик обнаружил Томер, когда мы, по просьбе родителей Джека, освобождали от утвари выставленный на продажу дом. Чемоданчик лежал в кладовке, среди инструментов, консервных банок с гвоздями, винтами и шурупами, мотков медной проволоки и обрывков наждачной бумаги. Мы открыли его, предположив, что там тоже содержится что-то хозяйствено-инструментальное. То есть, выходит, Джека к тому времени с нами уже не было. Все произошло после того как он начал, что называется, новую жизнь, где-то вдали от нас. А кто же объяснил нам, что именно мы держим в руках? Получается, там всё было в надписях: аккуратных белых наклейках, исписанных каллиграфическим почерком, очень мелким. Нам понадобилась лупа, чтобы их прочесть. Где бы мы ее взяли, посреди переезда? По счастью, она лежала тут же, в чемоданчике, и на ней тоже была наклейка – с надписью «увеличительное стекло», выполненной тем же мелким почерком; о чем нам пришлось догадываться, т. к. прочитать надпись «увеличительное стекло» без этого самого стекла в руках было бы, конечно же, затруднительно. Помню колбу с наклейкой «забор грунта на глубине 20 см», с координатами – в ней что-то мелкосетчатое, бесцветное, расширяющееся, налипающее изнутри на стеклянные стенки, наседающее на них, наваливающееся. «Сосуд усиленной прочности», – догадались мы и не стали его открывать. Зато мы распечатали пробирку с надписью «не-воздух», передавали ее друг другу, вдыхали из нее, пока, по нашим подсчетам, ее содержимое не оказалось в том слое атмосферы, где мы все в тот момент находились. Зачем мы это сделали, мне сейчас, годы спустя, трудно объяснить. Это, видимо, был один из тех видов группового действия, про которые каждый из участников впоследствии говорит, что «не знает, что на него нашло» и «сам бы он точно так никогда не поступил», словно они (мы) на потерявшем управление корабле, который швыряет волнами, как щепку. Как я уже сказала, возможно, это только мы потеряли управление, а Джек Кохави как раз все предвидел, предусмотрел и запланировал. Впрочем, об этом остается только догадываться. Как бы там ни было, колбу с наклейкой «Mare Imbrium, не-вода», мы все же открывать не стали. Взглянули на ее содержимое: переливающееся слюдяным снаружи внутрь, со встречным вихрем, рождающимся там, где еще есть прозрачное, – и положили на место, даже не сказав ничего, будто ее и не видели.
На первый взгляд, находка этого чемоданчика никак не вязалась с тем, что мы знали о Джеке Кохави – недоучившемся студенте, а затем – водителе такси, спасателе на пляже «Гордон», автоинспекторе, безработном. Но только – на первый взгляд.
– А ведь был же корабль, – сказал Томер, и мы вспомнили, что действительно, как это могло у нас вылететь из головы? До того как Джек перестал являться на лекции и завалил сессию, он изучал физику и инженерное дело. Корабль – Джек называл его «агрегат» – он строил долго и до последнего никому не показывал. В качестве стартовой площадки он использовал крышу заброшенной школы, недалеко от угольной электростанции. В дело шло все – строительная арматура, бойлерные бочки, автозапчасти, списанный вертолетный двигатель, доставшийся Джеку какими-то неправдами. В кабине были приклеены бумажные таблицы с расчётами орбиты луны и отметкой, когда она ближе всего к нашему пересечению широты и долготы. Траектория будущего полета была обозначена мигающими белыми лампочками. С чего мы взяли, что у Джека тогда ничего не вышло? Вроде бы дело закончилось штормовым ветром, сорвавшим агрегат с крыши здания и унесшим в море. Но это лишь известная нам версия. К тому же инцидент мог случиться уже по возвращении Джека на землю.
– И все-таки это маловероятно, – возразил Коби, – ведь Джек тогда был еще практически, подростком. Но я помню другое. Телефонные звонки!
Точно, были же звонки – «неделя звонков», как мы потом называли этот период – где-то через год после того как Джек Кохави навсегда уехал от всех нас в то самое другое будущее, что бы это ни значило в свете того, что поднимается из нашей памяти сейчас, в эти секунды. Звонили в бывший дом Джека, там в то время все еще жили его родители. Голос был вроде Джека, но какой-то тусклый, да к тому же заслоненный шорохами, пощелкиваниями и потрескиваниями. В первый раз к телефону подошел его отец. Услышав голос сына, он поначалу обрадовался, но сразу понял, что-то не так. “Can you hear me? – Звучало из трубки. – Can you hear me? We’ve had a problem here. Houston, can you hear me?” От неожиданности отец Джека тоже перешел на английский. “I can hear you, son! – закричал он в трубку, – Where are you?” Но Джек не отвечал ему, продолжая взывать к Houston, который, видимо, только один и мог ему помочь. Бедный отец тогда чуть с ума не сошел.
– А что если это была не чья-то злая шутка, как мы тогда подумали, – продолжил Коби. – Получается, это Джек и звонил, ему действительно нужна была помощь. От стресса он перепутал номер и набирал наиболее въевшийся в память, а там – слышимость плохая, вот он и не понял, что звонит не туда.
