* * *
Я часто думал о ее рисунках, об этой комнате. Обо всех наших историях, в которые она вглядывалась, которые располагала в понятном только ей порядке. То есть, я совершенно уверен, что расположение рисунков не было случайным. Я не знаю, в какой технике Анат рисовала. Скорее всего, при таком освещении это был уголь, или тушь, или карандаш.
* * *
…Вроде бы, фрагмент улицы, ничего такого, а я там минут пятнадцать стоял и не уходил, представляешь? Длинный дом, покрытый желтой штукатуркой. В метре от стены – дерево, без листьев, просто – черные мокрые ветки. Я же говорю, ничего особенного. А я стоял и смотрел.
* * *
– Анат, знаешь, я видела тебя во сне. Будто я иду по улице и с лицом у меня что-то не в порядке. Прохожие на меня смотрят и тут же отворачиваются в панике. Я захожу в твой подъезд, поднимаюсь по лестнице, навстречу какие-то люди – завидев меня, уже чуть в обморок ни падают. А потом я оказываюсь в твоей комнате. Все стены увешаны рисунками, от пола до потолка. Места не хватает, и листки бумаги выглядят как бахрома. Еще это выглядит так, будто я оказалась внутри бумажного иглу. Ты меня встречаешь, и тебя мое лицо не пугает. Наоборот, ты внимательно в него всматриваешься. Я наконец-то чувствую, что могу вздохнуть спокойно. Только вот сама ты тоже странно выглядишь. Лицо у тебя совершенно нормальное, а тело и голова словно состоят из геометрических фигур, да еще и неправильно друг к другу подогнанных, смещенных.
* * *
…Да, блин, я даже не понял, что это было. Вот, тебе рассказываю. Сижу я, значит, в патрульной будке, один. Ребята уехали на вызов, а я чай пью из термоса, да радио слушаю – там как раз наши со шведами в хоккей играли. И тут – даже не знаю, как это описать. Я почувствовал ужас. Телом почувствовал. Ужас начался в пальцах ног, и в несколько секунд всего меня охватил, до макушки. Я выключил радио, погасил свет, лег на пол. Полежал так несколько минут, успокоился немного и думаю: «Охренел, что ли?» Но встать не могу, хоть ты тресни. Только голову от пола подниму, опять ужас этот. Наконец вроде отпустило. Я встал, открыл дверь. В это время суток машин на трассе мало. Было очень тихо, как, знаешь, бывает, когда снегопад недавно закончился. Я хотел было вернуться в будку и тут заметил метрах в двадцати на снегу какую-то линию. Подошел, а там следы – шли двое. Следы вели из лесополосы, за будкой, а потом под острым углом в нее же возвращались. Что-то было не так, я знал, что должен пойти и проверить, в чем дело. И опять – не могу сдвинуться с места. Взрослый дядька, в кобуре табельный макаров. Нет, стою. Я вернулся в будку, стал ждать нашу патрульную машину. Ребята вернулись минут через двадцать, но к тому времени опять пошел сильный снег, следы полностью засыпало, и мы никого не нашли.
* * *
Однажды – это было летом – телефон перестал отвечать. Я попытался написать на электронную почту – тот же результат. Это было непохоже на Анат. Я забеспокоился. Я знал, что у нее довольно много друзей, но между собой мы знакомы не были. И все же кого-то она, бывало, в разговорах со мной упоминала. Это заняло несколько дней, но я вышел на одну ее знакомую, которая знала, где живет Анат. Назавтра знакомая пошла туда. Дверь была распахнута, ремонт был в самом разгаре. Рабочие заканчивали красить стены. Они сказали, что хозяйку квартиры похоронили неделю назад – вроде бы сердечный приступ, а что вы хотите при такой экологии? Сказали, приходили люди из полиции, рассматривали стены. Там было много рисунков, но полицию больше заинтересовали поляроидные фотографии. Они там тоже были – ей, видимо, присылали. Полиция надеялась, что на них будет изображен кто-то из ее близких, чтобы ему сообщить, что так, мол, и так. Но там оказались только какие-то рыбины, барханы, самолеты, айсберги.
* * *
Проезжая по улицам Мосула, лавируя среди воронок, груд камней, каркасов автомобилей, всматриваясь в черные остовы многоэтажек, я заметил в одном из оконных проемов яркую вспышку. Я зажмурился – точно как прежде, и пригнулся на сиденье, закрыв голову руками – рефлекс, отработанный в последний месяц. Когда я выпрямился и открыл глаза, я увидел, что в этом окне полыхало, отражаясь, солнце. Похоже, это было единственное уцелевшее стекло на всей улице. Когда мы поравнялись с этим окном, я попытался туда заглянуть, но, конечно, ничего не разглядел.
Несколькими часами позже, уже в аэропорту, я вытащил, было, из кармана телефон и только в этот момент окончательно осознал, что больше не могу поговорить с Анат.
* * *
Вряд ли я когда-нибудь вернусь в Мосул. Даже если бы так произошло, скорее всего, там уже не было бы этого дома. Но отразившаяся в том стекле вспышка остается, существует в одном из уголков моей памяти. Иногда мне хочется на нее посмотреть, и я закрываю глаза.
Перекресток пропавших без вести
Евгения Михайловна включает торшер и берет в руки пачку писем.
На улице, двенадцатью этажами ниже, дети играют в мяч. Она слышит их голоса, удары резинового мяча об асфальт и звон проезжающих мимо трамваев.
«Уже неделю, как прибыли в Н. Нас расположили в здании бывшего санатория, частично разбомбленном. В зале, который, по всей видимости, был столовой, обнаружились сложенные в штабель шахматные доски. Я взял одну, расставил фигуры…»
Евгения Михайловна смотрит в окно.
Закат охватил почти все небо. Кажется, что и ее комнату сейчас заполнит сияющий, красный воздух.
«…передовую. Где-то очень далеко слышны взрывы. Ночевать приходится на земле, укрывшись шинелью. Самое странное, что я окреп и, физически, чувствую себя лучше».
Евгения Михайловна закрывает глаза.
Она продолжает видеть строчки, местами расплывшиеся, местами почти потерявшие цвет. Эти строчки, как радиоволны, идут сквозь десятилетия, прошедшие без вестей, без голоса, без координат. И, когда удается направить взгляд навстречу этому движению, то где-то на другом конце пространства пустота сгущается в комок, и ты чувствуешь его, чувствуешь там жизнь.
А пальцы, у пальцев свое чтение – шершавость, борозды, ложбинки; изгороди, за которыми можно спрятаться, ямы, где можно укрыться ветками; мелкие реки, дощатые мосты. Земля, упав на которую осознаешь каждый сантиметр своего тела и жалеешь, что не можешь стать плоским, невидимым, исчезнуть. Леса, в которых все идет своим чередом: растет трава, скользит тень зверя, стучит по стволу дятел, день сменяет ночь, и ты вдруг понимаешь, насколько ты один.
Евгения Михайловна выключает свет. Какое-то время она сидит в темноте, а потом идет в спальню, ложится, долго не засыпает.
Ей снится, что в дверь стучат, пришел почтальон, протягивает ей конверт. Не тот, страшный, треугольный с печатью, с чужим почерком, а самый обычный, с разноцветными марками и индексом, старательно выведенным шариковой ручкой. «Это ошибка, – говорит Евгения Михайловна, – я каждое утро проверяю почтовый ящик, открываю его настежь, но я знаю, что этого письма не может быть, писать его некому, такой руки больше нет, по сухожилиям течет грунтовая вода, мышцы стали землей, кости – песком.
