Произнеся эти слова, мистер Уэллер медленно принял прежнюю позу и глубокомысленно подмигнул своему первенцу.
– А это и в самом деле чудная фантазия – посылать носовые платки людям, которые не знают, что делать с ними! – заметил Сэм.
– Они вечно занимаются такой чепухой, Сэмми, – отозвался его отец. – В прошлое воскресенье иду я по дороге, и кого же вижу у двери часовни? Твою мачеху с синей тарелкой в руке! И в тарелке, пожалуй, не меньше двух соверенов мелкой монетой, Сэмми, все по полпенни, а когда народ стал выходить из часовни, пенсы так и посыпались, и ты бы не поверил, что глиняная тарелка может выдержать такую тяжесть. Как ты думаешь, на что они собирали?
– Может быть, опять на чаепитие? – предположил Сэм.
– Ничуть не бывало, – ответил отец, – на пастырский счет за воду.
– Пастырский счет за воду! – повторил Сэм.
– Да, – ответил мистер Уэллер. – Накопилось за три квартала, а пастырь не заплатил ни фартинга, может быть потому, что от воды ему не очень-то много пользы, мало он потребляет этого напитка, Сэмми, очень мало. Но он проделывает фокусы и почище этого. По счету все-таки уплачено не было, ему и закрыли водопровод. Тут идет пастырь в часовню, выдает себя за гонимого праведника, говорит, что авось сердце водопроводчика, закрывшего водопровод, смягчится и он обратится на путь истины; хотя, конечно, говорит, водопроводчику уготовано не очень-то приятное местечко. Тогда женщины заводят собрание, поют гимн, выбирают твою мачеху председательницей, предлагают устроить сбор в воскресенье и все деньги передают пастырю. И если он не вытянул из них, Сэмми, столько, что на всю жизнь освободился от водопроводной компании, – сказал в заключенье мистер Уэллер, – ну, значит, и я болван, и ты болван, и не о чем больше толковать.
Мистер Уэллер несколько минут курил молча, а затем продолжал:
– Самое худшее в этих-вот пастырях, мой мальчик, что они, регулярно, сбивают здесь с толку всех молодых леди. Господи, благослови их сердечки, они думают, что все это очень хорошо, и больше ничего не смыслят; но они жертвы надувательства, Сэмивел, они – жертвы надувательства.
– Полагаю, что так, – сказал Сэм.
– Не иначе, – сказал мистер Уэллер, глубокомысленно покачивая головой, – и вот что меня раздражает, Сэмивел: видеть, как они тратят все свое время и силы, шьют платья для краснокожих, которым оно не нужно, и не обращают внимания на христиан телесного цвета, которым оно нужно. Будь моя воля, Сэмивел, я приставил бы этих-вот ленивых пастырей к тяжелой тачке да гонял бы целый день взад и вперед по доске шириной в четырнадцать дюймов. Уж что-что, а это повытрясло бы из них дурь!
Мистер Уэллер, сообщив с большой энергией этот приятный рецепт, подкрепленный разнообразными кивками и подмигиванием, осушил одним духом стакан и с прирожденным достоинством стал выбивать пепел из трубки.
Он все еще был занят этой операцией, когда в коридоре раздался пронзительный голос.
– Вот твоя дорогая родственница, Сэмми, – сказал мистер Уэллер; и миссис Уэллер ворвалась в комнату.
– О, так вы вернулись! – воскликнула миссис Уэллер.
– Да, моя милая, – ответил мистер Уэллер, снова набивая трубку.
– А мистер Стиггинс не возвращался? – спросила миссис Уэллер.
– Нет, моя милая, не возвращался, – ответил мистер Уэллер, искусно зажигая трубку с помощью взятого из камина раскаленного уголька, зажатого щипцами, – и мало того, моя милая, если он совсем не вернется, я постараюсь это пережить.
– Уф, несчастный! – сказала миссис Уэллер.
– Благодарю вас, милочка, – сказал мистер Уэллер.
– Ну-ну, отец, – сказал Сэм, – никаких любовных сцен при посторонних. Вот идет преподобный джентльмен.
Услышав это сообщение, миссис Уэллер поспешно вытерла слезы, которые только что пыталась пролить, а мистер Уэллер угрюмо отодвинул свое кресло в угол у камина.
Мистер Стиггинс легко пошел на уговоры выпить еще стакан горячего ананасного грога, и второй стакан, и третий, а затем подкрепиться легким ужином, прежде чем начать сначала. Он сидел рядом с мистером Уэллером-старшим, который всякий раз, когда ухитрялся проделать это незаметно от жены, демонстрировал сыну чувства, скрытые в его груди, потрясая кулаком над головой заместителя пастыря, – маневр, доставлявший его сыну самую неподдельную радость и удовольствие, в особенности потому, что мистер Стиггинс продолжал спокойно пить горячий ананасный грог, не подозревая о том, что происходит за его спиной.
Разговор вели преимущественно миссис Уэллер и его преподобие мистер Стиггинс; а темой, предпочтительно обсуждаемой, служили добродетели пастыря, заслуги его паствы и великие преступления и грехи всех остальных; эти рассуждения старший мистер Уэллер изредка прерывал приглушенными намеками на некоего джентльмена по фамилии Уокер и другими подобными же комментариями.
Наконец, мистер Стиггинс, который, судя по многим совершенно неоспоримым симптомам, влил в себя ананасного грогу ровно столько, сколько мог вместить, взял шляпу и распрощался; и немедленно вслед за этим отец повел Сэма к предназначенной для него постели. Почтенный старый джентльмен с жаром пожал ему руку и, казалось, собрался обратиться к сыну с каким-то замечанием, но, услышав приближение миссис Уэллер, по-видимому, отказался от своего намерения и отрывисто пожелал ему спокойной ночи.
На следующий день Сэм встал рано и, позавтракав на скорую руку, собрался обратно в Лондон. Он едва успел шагнуть за порог, как перед ним предстал отец.
– Отправляешься, Сэмми? – осведомился мистер Уэллер.
– Немедленно в путь, – ответил Сэм.
– Хорошо, если бы ты увязал его в узел, этого-вот Стиггинса, и забрал его с собой, – сказал мистер Уэллер.
– Мне стыдно за вас! – с упреком воскликнул Сэм. – Почему вы вообще позволяете ему совать свой красный нос в «Маркиза Гренби»?
Мистер Уэллер устремил серьезный взгляд на сына и ответил:
– Потому что я женатый человек, Сэмивел, потому что я женатый человек. Когда ты женишься, Сэмивел, ты поймешь многое, что сейчас не понимаешь, но стоит ли столько мучиться, чтобы узнать так мало, как сказал приютский мальчик, дойдя до конца азбуки, – это дело вкуса. Я думаю, что не стоит.
– Ну, прощайте, – сказал Сэм.
– Погоди, Сэмми, погоди! – отозвался отец.
– Я могу сказать только одно, – начал Сэм, вдруг останавливаясь: – будь я хозяином «Маркиза Гренби» и приходи этот Стиггинс и поджаривай гренки в моей буфетной, я бы...
– Что? – с большим волнением перебил мистер Уэллер. – Что?
– ...всыпал ему яду в грог, – закончил Сэм.
– Да ну! – воскликнул мистер Уэллер, тряся сына за руку. – Неужели ты бы это сделал, Сэмми, неужели бы сделал?
