У мистера Уэллера был весьма глубокомысленный вид, когда он высказывал это юридическое соображение; и, погрузив нос в стакан, он подмигнул поверх него изумленному сыну.
– Да вы о чем толкуете? – спросил Сэм. – Уж не думаете ли вы, что его будут судить в Олд-Бейли?
– Наших обсуждений это не касается, Сэмми, – возразил мистер Уэллер. Где бы его не судили, мой мальчик, алиби – как раз такая штука, которая поможет ему выпутаться. С алиби мы выручили Тома Уайльдспарка, которого судили за смертоубийство, а длинные парики все до единого сказали, что его ничто не спасет. И вот мое мнение, Сэмми: если твой хозяин не докажет алиби, придется ему, как говорят итальянцы, регулярно влопаться, и конец делу.
Так как мистер Уэллер-старший придерживался твердого и непоколебимого убеждения, что Олд-Бейли является высшей судебной инстанцией в стране и что его правила и процедура регулируют и контролируют делопроизводство всех других судов, то он решительно пренебрег уверениями и доводами сына, пытавшегося объяснить, что алиби неприемлемо, и энергически заявил, что мистера Пиквика «сделают жертвой». Убедившись, сколь бессмысленно продолжать разговор на эту тему, Сэм заговорил о другом и спросил, что это за второе дело, о котором его почтенный родитель хотел потолковать с ним.
– Это уже пункт семейной политики, – сообщил мистер Уэллер. – Этот-вот Стиггинс...
– Красноносый? – осведомился Сэм.
– Он самый, – отвечал мистер Уэллер. – Так вот этот красноносый парень, Сэмми, навещает твою мачеху с такой любезностью и постоянством, каких я еще не видывал. Он такой друг дома, Сэмми, что когда он от нас уходит, у него на душе неспокойно, если не прихватит чего-нибудь на память о нас.
– А будь я на вашем месте, я бы что-нибудь такое ему дал, чтоб оно наскипидарило и навощило ему память на десять лет, – перебил Сэм.
– Подожди минутку, – продолжал мистер Уэллер. – Я хотел сказать, что теперь он всегда приносит плоскую флягу, в которую вмещается пинты полторы, и наполняет ее ананасным ромом, перед тем как уйти.
– И, должно быть, выпивает ее перед тем, как вернуться? – предположил Сэм.
– До дна! – ответил мистер Уэллер. – Никогда не оставляет в ней ничего, кроме пробки и запаха, уж можешь на него положиться, Сэмми. Так вот эти самые ребята, мой мальчик, устраивают сегодня вечером месячное собрание Бриклейнского отделения Объединенного великого Эбенизерского общества трезвости. Твоя мачеха хотела пойти, Сэмми, да схватила ревматизм и не пойдет, а я, Сэмми... я забрал два билета, которые были присланы ей.
Мистер Уэллер сообщил секрет с большим удовольствием и при этом подмигивал столь неутомимо, что Сэм предположил, не начинается ли у него в веке правого глаза tic douloureux.
– Ну и что? – спросил молодой джентльмен.
– Так вот, – продолжал его родитель, осторожно озираясь, – мы вместе отправляемся и попадем туда пунктуально к сроку, а заместитель пастыря не попадет, Сэмми, заместитель пастыря не попадет.
Тут с мистером Уэллером начался припадок сдавленного смеха, который постепенно перешел в приступ удушья, небезопасный для пожилого джентльмена.
– За всю свою жизнь никогда не видел такого старого чудака! – воскликнул Сэм, растирая спину пожилого джентльмена с такой силой, что тот мог воспламениться от трения. – Чего вы так хохочете, толстяк вы этакий?
– Тише, Сэмми! – сказал мистер Уэллер, озираясь с сугубой осторожностью и говоря шепотом. – Двое моих приятелей, что работают на Оксфордской дороге и готовы на всякую штуку, взяли заместителя на буксир, Сэмми, а когда он придет в Эбенизерское общество (а он наверняка придет, потому что они доведут его до двери и впихнут, если понадобится), он будет так наполнен ромом, как никогда не бывал у «Маркиза Гренби» в Доркинге, а это дело нешуточное.
И мистер Уэллер снова неудержимо захохотал, в результате чего снова едва не задохся.
Ничто не могло больше прийтись по вкусу Сэму Уэллеру, чем задуманное разоблачение подлинных склонностей и качеств красноносого, а так как приближалось время, назначенное для собрания, то отец и сын немедленно отправились в Брик-лейн. По дороге Сэм не забыл занести свое письмо в почтовую контору.
Ежемесячные собрания Бриклейнского отделения Объединенного великого Эбенизерского общества трезвости происходили в большой комнате, приятно и удобно расположившейся в конце надежной и удобной лестницы. Председателем был «ровной дорогой идущий» мистер Энтони Хамм, обращенный пожарный, а ныне школьный учитель и при случае странствующий проповедник, а секретарем – мистер Джонес Мадж, мелочной торговец, сосуд энтузиазма и бескорыстия, продававший чай членам. Явившись заблаговременно, леди сидели на скамьях и пили чай вплоть до того момента, когда считали целесообразным прекратить это занятие. На видном месте, на зеленом сукне письменного стола, помещался большой деревянный ящик для денег; секретарь стоял за столом и благодарил милостивой улыбкой за каждое добавление к богатым залежам меди, таившимся внутри.
На этот раз леди пили чай в устрашающем количестве, к великому ужасу мистера Уэллера-старшего, который, не обращая ни малейшего внимания на предостерегающие толчки Сэма, озирался по сторонам с самым откровенным изумлением.
– Сэмми! – прошептал мистер Уэллер. – Если кое-кого из этих людей не придется лечить завтра от водянки, я не отец тебе, помяни мое слово. Вот эта старая леди рядом со мной хочет утопиться в чае.
– Неужели вы не можете помолчать? – тихо отозвался Сэм.
– Сэм, – прошептал через секунду мистер Уэллер глубоко взволнованным голосом, – запомни мои слова, мой мальчик: если этот-вот секретарь не остановится через пять минут, он лопнет от гренков и воды.
– Ну что ж, пусть лопнет, если ему это нравится, – ответил Сэм. – Это не ваше дело.
– Если это протянется еще дольше, Сэмми, – сказал мистер Уэллер все так же тихо, – я сочту своим долгом, долгом человеческого существа, встать и обратиться к председателю. Вон та молодая женщина, через две скамьи, выпила девять с половиной чайных чашек; она пухнет на моих глазах.
Можно не сомневаться в том, что мистер Уэллер не замедлил бы осуществить свое благое намерение, если бы оглушительный шум, вызванный стуком чашек и блюдец, не возвестил весьма кстати об окончании чаепития. Посуду унесли, стол, покрытый зеленым сукном, выдвинули на середину комнаты, и деловая часть заседания была открыта темпераментным человечком с лысой головой, в темно-серых коротких штанах, который внезапно взбежал по лестнице, неминуемо рискуя сломать ноги, облаченные в темно-серые штанишки, и сказал:
– Леди и джентльмены, я предлагаю выбрать председателем нашего славного брата, мистера Хамма!
При этом предложении леди начали размахивать изысканной коллекцией носовых платков, и стремительный человечек буквально потащил мистера Хамма к креслу, взяв его за плечи и толкнув к остову из красного дерева, некогда являвшемуся вышеупомянутым предметом обстановки. Размахиванье носовыми платками возобновилось, и мистер Хамм, прилизанный человек с бледным, всегда потным лицом, смиренно поклонился – к великому восторгу особ женского пола и церемонно занял свое место. Затем человечек в темно-серых штанишках потребовал тишины, а мистер Хамм поднялся и сказал, что с разрешения братьев и сестер Бриклейнского отделения, ныне здесь присутствующих, секретарь прочитает отчет комитета Бриклейнского отделения. Предложение было встречено новой демонстрацией носовых платков.
