Его сейф стоял открытым. Модест не стал использовать пронесенный под ремнем на спине пистолет с глушителем, осторожно стащил наградное оружие… Буран умер через секунду после гибели хозяина.
– Эх, если бы Тереза не запропастилась в парикмахерской, – огорченно подытоживал театрал, – какой бы страстный финал мог получиться! Невестка с темным прошлым убивает свекра, пытается уйти от наказания, но в результате – над бездыханным телом прелестной женщины рыдает безутешный, опозоренный муж…
Расписывая неудавшийся финал трагедии, неудавшийся драматург так воодушевился, что Евдокии стало мерзко:
– Сергей Коромыслов – твоя работа, Казимирович? – перебила сыщица.
– А? – не сразу переориентировался драматург. – Этот пьянчужка, что ли? – И усмехнулся: – С этим вопросом, Евдокия, вам лучше обратится к гражданину Воропаеву. Сережа спился, стал много говорить. Думаю, Иван Иванович подослал к нему каких-то гопников, или даже сам сподобился…
В руке сыщицы завибрировал мобильный телефон Копуши, Евдокия глянула на дисплей: там обозначилось имя «Савелий». Модест качнул пистолетом, приказывая девушке поставить телефон на громкую связь и ответить.
– Алло, – вмиг задрожавшим голосом, сказала Землероева.
– Евдокия, – заговорил Воропаев, – это ты?
– Да.
– Где Копуша?
Зачарованно глядя на длинное дуло, четко переместившееся на ее правый локоть, Евдокия произнесла:
– Его нет. С вами хочет говорить Доброжелатель. Модест Казимирович.
– Пусть говорит.
– Добрый день, Иван Иванович, – усмехаясь, приступил душегуб. – Не буду говорить, что рядом со мной девушка, которую я убью, если не выполнят мои условия. На девушку тебе плевать. Скажу о другом. Если через пять минут перед подъездом не будет стоять пустая машина с ключами зажигания в замке, если со мной что-нибудь случится, известная нам обоим информация уйдет сразу в несколько инстанций. Запись я оставил надежному человеку. Мне нужно что-нибудь добавлять?
– Нет.
– Пять минут, мой друг. Пять минут. Я жду.
Казимирович знаком приказал Евдокии прервать связь. Некоторое время смотрел на девушку. Потом встал и прошел в кабинет. Принес оттуда тяжелый редикюль из мягкой кожи. Поставил его на низенький столик и, подойдя к музыкальному центру, нажал на кнопку воспроизводства.
По комнате полился мягкий голос Козловского: «Вечерний звон…. вечерни-и-и-ий зво-о-он…» Критик сел в кресло, чуть подняв голову, прикрыл глаза, продолжая нацеливать пистолет в живот заложницы…
Убийца не паясничал. Расслабленные лицевые мышцы слегка напрягались, веки трепетали в такт мелодии, Модест – прощался. «Уже не зреть мне светлых дней весны обманчивой моей…»
Голос великого певца пробирал Евдокию до мурашек. Если критик обставлял финал ухода, то делал это гениально: загипнотизированная исполнителем заложница не могла отвести глаз от мужского лица, Евдокия уже не видела пистолета, вовсю смотрела только на едва покачивающуюся голову Модеста, на его бледные обвисшие щеки…
На словах «Лежать и мне в земле сырой» критик неожиданно открыл глаза и поглядел на Евдокию:
– Ты знаешь… мне всегда казалось, что в первом куплете стоит исполнять не «где я любил», а «где я любим, где отчий дом». По моему быть любимым более необходимо. Особенно в отчем доме. – Модест резко встал. Подошел к окну и слегка отдернул занавеску.
«И уж не я, а будет он…» Бац! В оконном стекле возникла крошечная дырочка, Казимирович, ударенный в лоб пулей из снайперской винтовки, начал заваливаться спиной назад. «В раздумье пе-е-ть вечерний звон», – неторопливо выводил Иван Семенович. Модест Казимирович плавно, как в замедленной киносъемке, опускался на пол.
Когда упал, Евдокия закрыла уши руками, свалилась на пол и завизжала!
В машине сопровождения был снайпер. (Иначе откуда бы он взялся?!) После разговора с Воропаевым прошло пять минут, после разговора с Савелием минуло двадцать… Снайпер приехал за Евдокией на вишневой «Ладе». Воропаев не собирался полностью доверяться московской сыщице и сработал на опережение. Возможно, стрелок очутился на чердаке противоположного дома уже в момент, когда Петруша странно долго «нюхал воздух» в подъезде, парнишка сообщил стрелку по телефону номер нужной квартиры и даже «просемафорил» из окна площадки третьего этажа.
– Я покойница, я покойница! – судорожно всхлипывая бормотала Евдокия. Отклонив голову, посмотрела на мирно лежащего критика: – Модест, ЗАЧЕМ?!?!
Модест ей отомстил. Подставил – хуже некуда! Существование «надежного человека» обычный блеф. Смертоносные интриги плетутся в абсолютной тайне, и Воропаев это знает. Последние годы он жил одним желанием: найти и уничтожить человека, нажавшего ему на горло, а дальше – будь что будет! Вскрытые вены или пуля в висок, но плясать под чужую дудку смотрящий больше не собирался. Он приказал убрать Доброжелателя, пока тот говорить не начал на допросах. И теперь… Теперь единственной обладательницей позорной тайны вора в законе стала Евдокия Землероева.
Дуся прекрасно понимала, зачем Модест сделал ее правопреемницей секрета. Лежа на полу, Евдокия смотрела на музыкальный центр, из динамиков которого лилась уже ария Ленского… Хотела встать, достать из центра аудиодиск и уничтожить его, сломав на несколько частей. (Знакомы юзер ей говорил, что на диске можно записывать информацию в несколько слоев, а Модест уж больно красноречиво поглядывал, обсуждая песню!) Но где-то там, на чердаке соседнего дома лежал снайпер. И какой приказ он получил, известно лишь двоим: ему и Воропаеву. Если смотрящий приказал убрать и девушку, с которой Доброжелатель разговаривал в последние минуты жизни…
«Господи!!! – взмолилась Евдокия. – Если жива останусь – рта не раскрою!!»
В дверь осторожно поскреблись. Евдокия перекатилась до выпавшего из рук мобильного телефона и, лежа на полу пластом, набрала на нем повторный вызов:
– Савелий!!! Где Николай Васильевич?!
Трубку моментально передали Шаповалову:
– Я здесь, девочка, я здесь. У дома буду минут через двадцать. Открывай дверь и ничего не бойся.
– Точно?!
– Да. Я обещаю. Все уже знают, что со мною шутки плохи, Дуся.
Евдокия подумала – пролежит ли она на полу среди мертвых тел еще двадцать минут?! Потом встала на карачки и «добежала» до входной двери.
Через пять минут девушка уже бранила себя за трусливость и благодарила Господа за вразумление: прежде чем выпустить Землероеву из жуткой квартиры, обыскали ее чуть ли не гинекологически. Искали любой цифровой источник информации, если бы Евдокия уничтожила аудиодиск, возможно, появился бы вопрос – зачем? И далее уж вытекающие трудности возникли бы. Если заложница, на голубом глазу клянется, что Доброжелатель с ней не разговаривал, а лишь запугивал отчаянно, то почему, откуда и зачем взялись обломки диска? Все в отпечатках ее пальцев.
