Мнимая бессобытийность картины, конечно, искусный трюк. Вот люди идут куда-то по Невскому, мы видим их через лобовое стекло… Может, это амбразура танка? Но нет, камера смотрит на них всего лишь из автобуса. Какие-то целеустремленные активисты разворачивают угрожающего вида моток колючей проволоки, натягивая ее поперек улицы, а рядом на них с любопытством смотрит швейцар гостиницы «Астория». От кого они защищаются? Кого отгораживают — неизвестных еще агрессоров или самих себя? В раздражающем ожидании сюжета мы поневоле вглядываемся в экран, пытаемся рассмотреть намек на спрятанную канву и тут же уподобляемся людям 1991-го, которые, прижимая ухо к барахлящему радио, испуганно переговариваются: что, Горбачева уже убили? А Ельцин-то хоть живой? Из коллективной тревоги рождаются — впервые в истории России, которая еще и не РФ никакая, а СССР, — знакомые нынче до боли лозунги: «Фашизм не пройдет» и «Хунту — долой». Этот фильм — не что иное, как отражение. Только или зеркало кривое, или сами мы за эти годы стали кривым зеркалом.
Лозница — тоже режиссер-парадокс. Для одних — молодой, автор всего двух игровых картин («Счастье мое» и «В тумане», обе были в каннском конкурсе), для других — уже живой классик экспериментальной документалистики, работающий двадцать лет. Для кого-то — эмигрант и чужак, из многочисленных гражданств декларативно предпочитающий украинское; для кого-то — один из немногих подлинно страдающих за Россию, ее прошлое и будущее, авторов, у которого желчь и злость — лишь следствие непереносимой боли. Математический расчет и рациональность в картинах Лозницы никак не отменяют поэзии и сложной метафоричности, без которых невозможны были бы лучшие его неигровые ленты: «Полустанок», «Портрет», «Пейзаж», «Поселение».
Безымянные, а часто и бессловесные персонажи этих лент словно выпали из времени, забыли о нем, как заблудившийся в российских далях и позабывший собственное имя дальнобойщик из «Счастья моего». Но это почти хоррор, а начинал Лозница с документальной комедии. В его первой очаровательной короткометражке с оптимистическим названием «Сегодня мы построим дом» рабочие на стройплощадке только тем и занимались, что филонили, с кайфом и оттягом страдали фигней, а потом — раз, и готово! — наутро на этом месте вырастало здание. Все чудеса российской действительности — лишь следствие нашей избирательной памяти, утверждает Лозница. Он ведь еще и режиссер-историк, шоковой терапией сражающийся с синдромом забвения. «Блокада» — болезненная летопись коллективной травмы, «Представление» — язвительное напоминание о том, как ложь воспитывала поколение за поколением, недавний «Майдан» — величественное и эпическое свидетельство того, что история не закончилась, а творится здесь и сейчас, на наших глазах. И не нужна специальная настройка зрения, чтобы это увидеть, — достаточно не зажмуриваться (Лозница утверждает, что снятый статичной камерой с изрядного удаления «Майдан» показывает события украинской революции как бы с точки зрения неподвижного камня).
«Событие» — своеобразное продолжение «Майдана» или, говоря голливудским языком, приквел. Спровоцированная умелой пропагандой амнезия научила нас тому, как непохожи миролюбивые и законопослушные россияне (не считая отщепенцев из оппозиции, конечно) на ершистых украинцев, которым бы только бузить. И вот, пожалуйста, — мы видим первый майдан новейшего времени, всего четверть века назад: море людей, заполонивших огромные площади Ленинграда. Никакая не толпа, в которой растворяется индивидуальность, а лица, лица, лица, поразительные, напряженные, внимательные, переживающие Событие — не внешнее, будь то переворот или изменение государственного строя, а внутреннее. Оно в каждом, кто совершил свой выбор, выйдя на улицу Сколько мы слышали о том, что так называемому народу жратва и покой важнее гражданских свобод, а тут вдруг какой-то дядечка напоминает собравшимся вокруг, что дело серьезное, не за колбасой стоим. И, кажется, никто не спорит. Неужели все эти смешные, странные люди по умолчанию понимают, что свобода важнее колбасы?
«Событие» — фильм о том, сколь многое потеряно за эти годы, но и о том, сколь многое осталось прежним, поскольку его невозможно отобрать. Зрелище безнадежное — и обнадеживающее. Хотя финал, конечно, хеппи-эндом не назовешь. После просторной светлой улицы мы попадаем в клаустрофобические коридоры Смольного, где пусто, как в нехорошей квартире после исчезновения Воланда, — и нечего реквизировать, и некого судить. Об этом, впрочем, знает только автор, бросающий назад беспощадный взгляд исследователя и резюмирующий последующие годы России в одном сухом финальном титре. А героям не до того. Они замирают в переживании События, когда после не по-советски выразительной речи Анатолия Собчака (неужели сегодня хоть один российский политик способен говорить так долго и хорошо без спичрайтеров и шпаргалки?) советское знамя заменяют совсем еще свежим, девственно черно-белым триколором. Путч не состоялся, не было ни гражданской войны, ни настоящей смены власти — зато закончилось одно государство и началось другое. Так было всё-таки Событие или нет?
Точно подобран саундтрек, мигом возвращающий к легкомысленным ценностям ушедшей эпохи, когда всем было плевать на геополитику и никого еще не смущал старый добрый лозунг «Миру — мир!». «Не кружись над головою, черный ворон, а кружись шар голубой над головой», — поют за кадром Иващенко с Васильевым; до того, как они же напишут «Норд-Ост» и случится всё, что случилось, целая непрожитая жизнь. Лишь один стабильный рефрен возвращается за кадром, стирая различия между «вчера» и «завтра»: вечное «Лебединое озеро». Надо сказать, снайперски выбранное гэкачепистами как музыкальное сопровождение своего ультраконсервативного проекта — воплощение незыблемых «культурных ценностей», декларативно не замечающих современности. Использование Лозницей тревожного вступления к балету Чайковского, надо думать, иронично. Оно невольно заставляет вспомнить о сюжете старой сказки. «Лебединое озеро» — о том, как принц и весь его двор прекраснодушно перепутали черную лебедь с белой и чудо обернулось катастрофой. Трудно совсем об этом не думать, когда слышишь, как с экрана Собчак окликает кого-то закадрового: «Володя, Володя!» — и мелькает вдруг перед экраном знакомый силуэт.
Наверное, поэтому на финальных титрах — опять Чайковский, опять «Лебединое», но уже без намека на романтический пафос: карикатурный «Танец маленьких лебедей». Что случилось за эти двадцать четыре года? Да ничего особенного. Просто лебеди как-то измельчали, и черное всё чаще путают с белым.
Творческое объединение «Надежда»
«Кино эпохи перемен» Алексея Федорченко (2019)
Екатеринбург славен своим конструктивизмом. Сохранилось около полутора сотен зданий, есть даже собственное издательство «Tatlin», в котором выходят детальные, талантливо сделанные книги о памятниках авангарда, причем не только уральских. В самом центре города — знаменитая гостиница «Исеть» (ранее общежитие), прилегающие к ней бывший клуб и жилой квартал, «городок чекистов». В давно закрывшемся клубе расположился музей, где хранится древнейшая деревянная скульптура в мире — огромный Шигирский идол. Дома, когда-то представлявшие самую передовую архитектуру, до сих пор обитаемы, хотя кажутся благородными руинами прошлого. В любом случае они забыли молодых сотрудников НКВД, для которых были построены. Архаика и модернизм, утопия и тоталитаризм, хтонические глубины и сияющие вершины слились воедино.
