Синее платье… Я вспомнила, как отреагировал Этьен, когда увидел меня в синем платье, что я позаимствовала из гардероба Розалин. В платье, которое так отличалось от остальных…
- И я тебя умоляю, Розалин, - мадам понизила голос до шепота. – Успокойся! Никаких похождений! Пусть все хотя бы успокоится! Зачем ты ведешь себя так бездумно! Если грешишь – то делай это, хотя бы, тайком!
Грешить тайком… Месье Жерар и бровью не повел, услышав слова жены. Значит, родители Розалин знали все о семейной жизни четы де ла Мар. Знали и поддерживали дочь. И еще это значит, что Розалин притворялась скромницей, чтобы понравиться графу. Этьену нравятся скромницы.
А я вела себя с ним так распущенно…
- Вот-вот, - похвалила меня мадам Виоль, - почаще красней, побольше смущайся. Ты сказала ему, что нам нужны деньги? – она даже заерзала на диване от нетерпения. – Сказала? Я ведь писала тебе об этом!
Месье Жерар стряхнул сонное оцепенение и так и впился в меня взглядом.
Я отрицательно покачала головой, и они оба разочарованно вздохнули.
- Попроси сейчас! – потребовала мадам Виоль. – Мы ведь не можем уехать с пустыми руками!
Теперь меня не удивляло, что родители Розалин не распознали во мне самозванку. Едва ли их интересовало в жизни дочери что-то, кроме кошелька ее богатого мужа.
От ответа меня избавило возвращение Этьена.
- Ну вот, - сказал он преувеличенно-весело. – Экипаж у крыльца, можете отбывать со всеми удобствами.
Мадам Виоль подталкивала меня взглядом, но мой язык словно окаменел. Я не представляла, как можно вот так просить у графа деньги. Я не знала, были ли подобные просьбы в этой семье привычными, или мне предстояло сделать это в первый раз.
- Розалин! – зашептала мадам.
- Что такое? – тут же спросил Этьен.
Я молчала, и мадам вдруг выпалила:
- Я заказала для дочери новое платье, но мне не хватает денег, чтобы его выкупить. А моя дорогая девочка стесняется попросить…
Лицо мое уже пылало, и не становилось легче от пристального взгляда Этьена.
- Сколько нужно? – спросил он, глядя на меня.
- Сто соверенов, - тут же подсказала мадам Виоль. – Очень красивое платье! Последняя модная новинка!
- Я пришлю чек, - сказал Этьен. – Коляска ждет, можете ехать.
- Мы никуда не поедем! – взвизгнула вдруг мадам Виоль и схватила меня под руку. – Мы будем жить здесь! Мы будем присматривать за нашей девочкой! Вы плохо с ней обращаетесь, я уверена! Вы запугали ее!
- Прошу вас!.. – взмолилась я, пытаясь освободиться от нее.
- Мы тебя спасем, Розалин! – объявила мадам, с героическим пафосом. – Мы никому не дадим тебя в обиду.
- Пошли вон, - сказал Этьен ледяным тоном, и мадам замолчала, хлопая ресницами. – Пошли вон сейчас же.
Месье Жерар поставил чашку и поднялся с дивана.
- Что вы сказали? – спросил он высокомерно.
- Что слышали, - Этьен улыбнулся не менее любезно, чем до этого улыбалась мать Розалин. – Экипаж ждет, можете отбыть с ветерком. Сейчас же. И я передумал. Денег вы не получите. Я сам куплю платье для Розалин, если она захочет. Не утруждайте себя больше покупками, маменька.
- Маменька?! – возмутилась мадам Виоль. – Что за тон?!
Мне удалось, наконец, вырваться из ее цепких пальцев, и я вскочила, испытывая неимоверное желание вытереть ладони о платье.
- Вам и в самом деле лучше уехать, - сказала я.
Казалось, родители Розалин потеряли дар речи.
- Мне вызвать полисмена? – поинтересовался Этьен.
Эти слова привели мадам и месье в чувство.
- Мы уходим, Жерар, - процедила мадам Виоль сквозь зубы.
- Это возмутительно! – поддакнул он и первым пошел в сторону прихожей.
- Мы будем жаловаться императору! – провозгласила мадам уже стоя у порога. – Вы запугали нашу девочку! Она сама на себя не похожа!
- Всего хорошего, - пожелал им на прощанье Этьен, и мадам от души хлопнула дверью.
Некоторое время я молчала, не зная, что сказать.
Но Этьен обнял меня за плечи и притянул к себе, и я со вздохом облегчения уткнулась ему в грудь.
Этот досадный инцидент испугал меня, а особенно испугало обещание мадам Виоль пожаловаться императору. Но вечером, в объятиях Этьена, я позабыла обо всем. А на следующий день и вовсе не вспоминала о мадам Виоль и месье Жераре.
Я долго раздумывала, надо ли принимать приглашение на чай от нашей соседки, но Этьен, с которым я поделилась своими сомнениями, полностью одобрил этот визит и сказал, что ему будет приятно, если я проведу час-другой в компании «забавной старушенции». Сам он как всегда отправился на фабрику, и, судя по рассеянному поцелую, которым он наградил меня перед уходом – мысли его были с самоходными машинами, а вовсе не со мной.
Это было немного обидно, но я не позволила себе обижаться.
Смешно обижаться на актеров пьесы, где каждый играет ту роль, какую хочет.
Оказавшись в маленькой старомодно обставленной гостиной мадам Мари-Аннет, я первым делом увидела рыжего кота, который развалился в кресле, вытянув лапы.
- Здравствуйте, месье Маржелон, - поздоровалась я с ним, и он лениво прижмурил зеленые глаза.
- Вы ему понравились, - сказала дама Ботрейи, предлагая мне сесть на диван рядом с ней. – Впрочем, вы не можете не нравиться. Есть такой особый тип женщин, рядом с которыми хорошо и спокойно всем – животным, детям, мужчинам… Хотя, мужчинам, может быть, не очень спокойно.
- Мадам!.. – запротестовала я, чувствуя, что краснею.
- Я рада, что вы пришли, - заявила она, проигнорировав мое смущение. – Я пригласила вас на чай, но, признаться, отпустила служанку на выходной, так что чая нет.
- Если желаете, я заварю, - предложила я услужливо.
- Нет, я желаю, чтобы вы сели за рояль, - она указала на старинный музыкальный инструмент, занимавший чуть ли не половину гостиной, - и сыграли мне что-нибудь. Сыграйте и спойте, мне будет приятно.
Все это звучало странно, но мадам Ботрейи тоже имела особый дар – рядом с ней не возникало даже мысли, чтобы воспротивиться ее желаниям.
«Очень важная особа», - с усмешкой сказала я себе и прошла к роялю, открыв крышку.
Пожелтевшие белые клавиши отозвались мягким, чуть дребезжащим звуком, когда я их коснулась.
Я не слишком раздумывала, что сыграть, и начала по памяти романс маэстро Рикарди о моряке, море и звездах. На втором куплете я повернула голову, чтобы посмотреть на мадам Ботрейи и обнаружила, что за диваном, на котором сидела мадам, стоит незнакомый мужчина – седой, с морщинистым лицом с крупными чертами. Чуть приподнятые у переносицы кустистые брови придавали ему горестный вид, но он слушал меня так, словно от этого зависела его жизнь.
