– Ну вот, приходили же к нам. А говорите, нет у вас невестки, – с укором сказала Кучинская.
– Так и нету у меня невестки, померла она. Вот потому я так и сказала, что нет, мол, ее.
Аллочка ахнула и картинно приложила руки к щекам. «Да, артистка из меня никудышная», – подумала она.
– Как это померла? Ведь она такая молодая!
– О то ж, молодая. Все хвостом крутила, так и убили ее. В ванне. В чем мать родила. Срамота. Вот жила, как срамница, так и упокоилась. Спаси Господь ее душу грешную, – и Орефьева вяло перекрестилась.
– А кто ее убил, вы уже знаете? – спросила Алла заинтересованно.
– И-и, милая, да кто же знает! Там милиция разбирается. Только ничего никто не найдет. Она же хвостом крутила направо и налево. Сына маво чуть не срестовали. Хорошо, что он в командировке был, когда ее убили. Милиция даже проверяла. А у ей-то, у Ники, столько хахалей было – не приведи Господи. Вот и пойди, разберись, кто ее прибил-то. Ты, девка, в милиции-то не говори, что я у вас была. А то они сразу перестанут искать виноватого и меня начнут пытать. Да ты пей чаек-то, пей!
Алла развернула конфету, та была покрыта белым налетом. Интересно, сколько лет этим сладостям? Подержала ее, посомневалась – удобно ли – и положила на блюдце. Зоя Павловна проводила «Красный мак» острым взглядом.
На кухне было темно. Небо заволокло тучами, дождь лупил по подоконнику, но Орефьева свет не включала.
В замке заворочался ключ, и в проеме двери показался рослый силуэт.
– А что ты сидишь впотьмах? – под потолком вспыхнула лампочка. – О, у нас гости?
На пороге стоял самый настоящий богатырь. Алла в детстве смотрела фильм про Александра Невского, его играл бабушкин любимый актер Николай Черкасов. Так вот, пришедший был просто его копией, правда без бороды. «Черкасов» замер на мгновение и уставился на Аллу. Та смущенно потупилась от его пристального взгляда. Это надо же, как назло сегодня и одета, как старая дева, и тени на веки не наложила, и прическа бабская.
– Да вот, сынок, сидим, сумерничаем. А чего свет-то зря палить? Денежки-то с неба не валятся, – заискивающе сказала Зоя Павловна.
– Ну и как зовут твою прекрасную гостью? – спросил «сынок» у матери.
– Дык у нее и спроси. Иди мой руки, будем пить чай.
– Меня Аллой зовут, – представилась Кучинская, почувствовав невероятное волнение, чему очень удивилась. Давно уже никто кроме Селиванова не вызывал у нее такого трепета.
Как только сын вышел, Зоя Павловна, понизив голос, зачастила:
– Ты, девка, только сыну моему не говори, что я к вам приходила. Скажи, что просто пенсионеров обходишь, – договорить она не успела, потому что на кухню вернулся Орефьев.
Алла никак не могла понять, почему этот богатырь вызывает у нее какое-то материнское чувство. Владимир высокий, мощный, того и гляди пуговицы на рубашке оторвутся. Как такого жалеть? А вот Алле хотелось и пожалеть его, и успокоить, и по голове погладить.
– Ну вот и я. Мам, давай чаек. Но только не эту бурду, которой ты Аллу потчуешь, – сказала он, приподняв крышку с заварочника.
Зоя Павловна метнулась к плите.
– Давайте, наконец, познакомимся поближе, – он оседлал стул. Меня зовут Владимир. Я сын Зои Павловны. Работаю фотохудожником. Кажется, все. А теперь вы, милая незнакомка.
Орефьев сказал это уверенно, но как-то безучастно. Вроде и интересуется ею, Аллочкой, а глаза ничего не выражают. Типа, просто вежливость хозяина, и ничего больше.
– А мне сказать особенно и нечего. Я работаю секретарем в частной фирме, – сказала Алла.
– И что же связывает секретаря частной фирмы с пенсионеркой Зоей Павловной? – спросил Владимир.
И снова никакого интереса в голосе.
– Ну что ты привязался к девочке? – перебила его мама, разливая в кружки ароматнейший напиток. Совсем не тот, которым она угощала Аллу полчаса назад. – Она в партии этой новой, у которой такой президент с закатанным рукавом. Завидный такой! Они же сейчас на выборы идут, вот и опрашивают всех, кто чем доволен, кто недоволен. И ко мне пришли, к пенсионерке, узнать, не надо ли чего.
– Вы? В партии? И чем же такая красавица может там заниматься? Разве это женское дело? Я слышал, у вас что-то взорвали, какие-то ваши приемные, если не ошибаюсь. Или это не вас взрывали? – Владимир был, наконец, по-настоящему взволнован.
Алла прислушалась к себе, ей было приятно его беспокойство.
– Это нас взорвали. Мы закрыли «точку», ну ту, что на улице Победы. Еще по телевизору про это много говорили.
Владимир согласно качнул головой.
– Вернее, не то, чтобы мы закрыли, но она сгорела, как только «Народная власть» за нее взялась. После этого все и началось. И вы не правы, что политика – только мужское дело. Вот я работаю в приемной партии, мы помогаем людям решать их проблемы. И между прочим, они нам благодарны, – неожиданно горячо сказала Кучинская.
Орефьев внимательно слушал, чуть склонив голову. Он сидел настолько близко, что Алла чувствовала тепло, исходящее от его тела. От него ненавязчиво пахло одеколоном с горчинкой и еще чем-то очень знакомым, но Кучинская не могла вспомнить чем. Он поднял на Аллочку глаза и стало понятно, почему ей хотелось его пожалеть. Глаза! У Владимира был взгляд больного животного. И она мгновенно вспомнила запах, который примешивался к его одеколону. Запах лекарств. Когда болела Аллина бабушка, у них дома так же пахло – валерьянкой, корвалолом, валокордином…
«Ах, да, у него жена погибла», – спохватилась Алла.
Дождь закончился, но небо все еще было хмурым. Правда, стало несколько светлее, и Зоя Павловна не выдержала, выключила свет. Кухня снова погрузилась в полутьму.
От этого Владимир, его внимательный взгляд, его близость, все стало несколько нереальным. Только что Аллочке казалось, что счастье еще возможно, что она сможет и сама полюбить, и стать любимой, как этот полумрак все разрушил. Владимир только что был рядом и настоящий, а сейчас стал героем ее снов, смутным видением. Она загадала: если он включит свет, значит, все будет хорошо.
Орефьев встал, подошел к окну и глянул на небо. Затем щелкнул выключателем:
– Ма, ну что мы в потемках сидим? Мне Аллу не видно. Сейчас она настоящая, а в сумерках была как «мимолетное виденье, гений чистой красоты». Вы меня простите за такой слог, – обратился он к Алле, – прекрасное виденье и все такое. Просто я художник, а у них все, знаете ли, с выкрутасами. Нормально сказать не могут.
Оттого, что он говорил о себе в третьем лице, Алла поняла, что он смущен. А вообще удивительно, как они одинаково почувствовали ситуацию.
После того, как на кухне стало светло, Орефьев как-то изменился. Стал увереннее, что ли. Взгляд был еще печальным, но тоска из него исчезла.
Владимир закинул в рот конфету и припал к чашке с чаем.
