– А я за ним приходил, когда уходил, – виновато сказал муж. – Помнишь, я уходил пару раз? Вот тогда я ушел, когда еще тыквы. Помнишь, когда тыква разбилась.
Я не помнила ничего про тыкву. Действительно, муж уходил пару раз, и я сама была виновата. Но это наверняка не тот случай. В случае с велосипедом, подозреваю, я все-таки не была виновата, а он все равно ушел – а вернувшись забрать велосипед, обнаружил, что велосипед в огне, и всё в огне, и мы в аду.
– И ты за это решил меня убить через черт знает сколько лет? – интересовалась я.
– Нет, но у меня тогда возникла мысль: это же так просто, взять и убить ее, руки на шею наложить – и все закончится. Я прямо ужаснулся себе. Неужели это и правда так просто? Ужаснулся тому, что так просто. Я убийца, подумал я, ведь я это помыслил. А в реальности что? А в реальности убийца начал к соседям стучать и орать: огнетушитель давай! Огнетушитель! А потом уже дождик пошел в подъезде и штраф платил, но убить не хотел тогда, но тоже была мысль – ай, не буду даже говорить какая. То есть я все-таки способен?
– Ничего ты не способен, – искренне утешала его я (и лгала: ведь он был способен, раз претворил эту способность в жизнь, точнее, в смерть, во что еще ее можно было претворить). – Все люди такие. Я тоже столько раз думала о том, как хорошо схватить что там на столе – сковорода чугунная, отлично, – и, притворившись, что не знала, что за алюминиевую приняла, хотя как тут перепутаешь, по затылку сзади, и все. А потом уже врать на полную – клянусь, была уверена, что алюминий. Алюминиевой уже била, типа, раньше, она просто принимала форму головы, как сверхлегкий блинчик из фольги. Какую только фигню не будет утверждать свято уверенный в ней человек, чтобы избежать физического уничтожения.
Теперь вот появилась другая тема: кот. Кот подходил к дверям с любой из сторон и орал: это потому, что я мало знаю о котах. У мужа когда-то жил кот, но давно, в раннем детстве, и у того было что-то с почками, болел. Может быть, поэтому этот новый кот начал ходить на пол. Это было в разы больше того, что я знала о котах, – на моей памяти коты ходят в песочек в лотке. И этот кот ходил в мою память, как в песочек в лотке. Это был, наверное, наш коллективный кот, сотканный из моих кошачьих суеверий и детских воспоминаний мужа. Но так быть не должно, потому что пустой сосуд этого кота я собственноручно притащила из парка!
Мы говорили не столько о коте, сколько общались посредством кота. Кот кусал меня утром, днем и вечером – такого в моем опыте общения с котами не было. Была паранормально агрессивная сиамская кошка Даша лучшей школьной подруги (не помню ее имя), но та убивала меня иначе – яростно когтила всякий раз, когда видела, но не грызла, нет. Я вспомнила, как однажды пришла к подруге вместе с мальчиком, который мне нравился, а кошка загнала его на спинку дивана, там закогтила всего, и он ходил по квартире в своих белых самурайских носках с кровавыми иероглифами, и вдруг я отчетливо, окончательно увидела и поняла: он влюблен в эту мою подругу! И больше я никогда к ней не приходила и кошку эту забыла. Но не забыла, как теперь понимаю.
Пара дней тотального кота нас не столько объединили, сколько разъединили еще глубже, резче – в какой-то момент мы начали его бояться: кот, поначалу с тревожной преданностью спавший на голове мужа, укутывая ее, как меховая шапка, стал бродить по ночам, гулко и ритмично топая нежданно жесткими своими ножками. Мы его не видели, но мы его чувствовали.
– Ты и правда хотел меня убить и неосознанно выдаешь это через кота, – говорю я мужу, вылавливая топающего кота в коридоре, чтобы запереть его в пустой детской, и получаю два кровавых укуса в и без того травмированное, искривленное мое запястье. Кровь капает на паркет – как будто топает маленький кровяной невидимый человечек.
– Это не мой кот! – кричит муж с дивана в гостиной, где он теперь спит.
– Вспомни хорошенько! Ответы на всё – в твоем подсознании!
– Подсознания нет, – испуганным и вдруг совсем не сонным голосом говорит муж.
Может быть, кот настоящий? А вдруг это ктик? Можно было спросить у Лины, но я решила спросить у А.
«Слушай, – написала я ему, – у нас появился кот».
«Сделай ему аборт, – посоветовал А. – Пожалуйста, перестань меня мучать».
И положил трубку, хотя тут нечего класть и это не трубка.
У меня в животе зашевелилось мое надрывное беговое сердце, нахлынула волна таблеточной, колючей боли – я знала эту боль, я обычно испытываю ее, когда меня кто-то игнорирует и наотрез не хочет со мной общаться. Ghosting, я cнова вспомнила слово, ghosting. Но говорят ли призраку: пожалуйста, перестань меня мучать?
Я не уверена, что та боль, которую я чувствую, похожа на боль, которую я испытывала, когда была собой; вот мы и нашли эвфемизм, от которого опять же не больно, – но не потеряем ли мы его снова? Я бы сказала, что в состоянии дубликата я реже испытываю так называемую душевную боль, а если и испытываю, то она далеко не такая интенсивная, как я помню. Тут воспоминание расходится с ощущением. Но в данном случае это она – душевная боль. Будто замотанная в несколько слоев плотных пыльных портьер, но точно она.
Чтобы унять боль, я решила возобновить вечерние пробежки – так делали герои книг и фильмов, и по сценарию им обычно становилось легче и никто не плевал печенью. Но как только я добежала до моего уютного кладбищечка, которое я не увидела даже, а почуяла слева от себя некоей оранжевой, физалисовой, пергаментной волной шероховатого тепла, я увидела странную сгорбленную фигуру – ровно на моей тропинке, на моем пути.
Шпион? Тот, кто жег костры? Ой, лучше бы мне не знать, кто их жег.
– Добрый день, – вежливо сказала я, хотя была темная ночь.
– Ищу кота, – ответил шпион голосом бабки. Я подсветила шпиона фонариком телефона – оказалось, это и правда бабка, очень ветхозаветная, легкозаметная, отчетливая. – Кот убежал. Я тут живу на краю леса.
Какой край леса, бабка. Это не лес. Врешь.
– На краю леса в многоэтажках? – переспросила я.
– Я живу на краю леса, и кот убежал, – неприветливо, упрямо сказала бабка.
Из-за облаков вышла луна, и я заметила, что у бабки трясется голова. В лунном свете это смотрелось устрашающе.
– Где живете? – спросила я. – В многоэтажках тех, спрашиваю?
– Не помню, – сказала бабка. – Там где-то. В доме где-то там. Кот убежал.
Я бы вернула бабке кота, но что-то во всем этом было глубоко не так – как-то слишком быстро старушка перешла к делу.
– Ищу уже три дня тут, у всех спрашиваю, – уточнила бабка. – Никто не знает. Где живу – не знают, где кот – не знают.
– Покажите фото кота, – попросила я.
Бабка полезла в карман пальто за телефоном. Шло время. Я заметила, что у нее дрожат руки. Паркинсон? В этом состоянии не копируют – этика. Никто не должен страдать. Тем более Паркинсон и Альцгеймер лечатся, и последняя бабушка, которая этим страдала, умерла лет десять назад. Нейрозомби? Как проверить?
