Конспирологическая история с больницей стала для С. универсальной отмазкой насчет множественности и неясности собственной смерти (скопировали, допустим, когда делали МРТ после того сотрясения мозга – горные лыжи, елочка-красавица, покрытая влажной грибной слизью, помнишь ли ты?), именно поэтому он и не знал, как именно умер, откуда ему было знать.
– Вот ты же сама тоже не знаешь, как умерла, – улыбнулся наш приятель. – Правда ведь?
Я церемониально поклонилась: во мне было слишком много котят, и я побоялась, что, если начну отвечать подробно, упущу одного-двух. Стебель гиацинта колом стал в горле, хоть его пила и не я.
– Не исключено, что С. все знает и помнит, и его избирательная амнезия – самозащита психики, – задумчиво добавил наш приятель. – Да, сознания у них нет, но психика есть, и она нечеловечески хитрая.
А. хотел дописать про эти психзащиты во втором издании своей брошюры. Нейрозомби не знает, что он нейрозомби, и использует все возможные способы, чтобы избежать этого знания. С., при жизни бывший ангелом-харизматиком, сам себя (пусть его и нет) магическим образом убедил: он и сам был бы рад выяснить, что с ним случилось и почему. Это не расходилось с тем, что помнили про него окружающие, – все и правда хотели бы узнать, что случилось на самом деле. С ранними трагическими смертями талантливых молодых людей часто так бывает: невозможно принять ни одну из трактовок и объяснений, всегда хочется выяснить, почему на самом деле случилось невообразимое, невероятное, жуткое. Словно это поможет исправить ошибку, вернуть, воскресить. Неудивительно, что С.-которого-помнят мучился теми же самыми догадками.
В этом смысле мы с ним похожи. С одной разницей: я существую, а он – нет. Точнее, мы оба не существуем, но по-разному: у меня есть сознание, а у него нет ничего, кроме того, что о нем помнят. Зато у меня нет доступа к тому, что обо мне помнят, – и тут я ему, если честно, завидую. Фальшивый, как бриллиант, – но человечный, как человек. В отличие от меня, в отличие от меня.
– Еще знаешь, что меня расстраивает? – сказал наш приятель. – У них реально нет доступа никуда. Чужих нейрозомби не жалко в этом смысле, а за своих прямо душа болит. Его брат, знаешь, хотел ему внучку показать. Буквально за неделю до того, как нам связь отключили, тогда мы еще могли созваниваться. Короче, он звонит и такой радостный: вот хочешь на дедушку посмотреть, которого ты не знала, я столько тебе про него рассказывал! Она ему: да, давай дедушку. И он кричит: С., входи! С. заходит в комнату – а девочка не видит ничего. И С. ничего не видит. Говорит, пустой экран горит белым шумом и сигналы какие-то: бип-бип-бип. И все рябит. И брат его, конечно, в слезы. И внучка напуганная сидит – ей-то кажется, что дед там у себя на том свете с ума сошел, призраков видит и говорит с ними! А может, он их и правда видит, понимаешь?
– Получается, их воспринимаем только мы? – спросила я. – С реальным миром у них вообще нет связи?
– Никакой, – подтвердил А. – Я и раньше это слышал, жаловались: мол, ни в один аккаунт войти не могут, пароли не подходят, компьютер сломался, белый шум, экран не работает, помехи. Они видят только помехи. Мы сейчас хоть новости можем читать в интернете – а они нет, у них там белый шум. И жалуются, грустно так повторяют: почини экран, шлейф закоротил. Закоротил шлейф. Им объясняешь, а они: с электричеством что-то, наверное? И в глаза смотрят: с электричеством, да? Сами же в это верят.
– Я ему его собственную музыку показывал до тотального отключения, много осталось всего в Сети, – сказал наш приятель. – Смотрит и смеется: братан, чего ты мне какой-то шум включаешь, там же нет ничего! Я смотрю – и правда все рябью идет. Так сильно в это верит, что и мне передается.
Воспоминание о ком-то не может посмотреть видеозапись со своим участием, сказала я, чувствуя, как котята внутри нашли шерстяной клубок и начали с ним играть, подталкивая к скользкому горлышку. Чудовищно, чудовищно. Клубок точно застрянет в горлышке. Рассинхронизация. Отсутствие доступа.
– Мы синхронизированы с миром, потому что нас так скопировали, – сказал А. – А они не синхронизированы, потому что их не копировали. У них не то чтобы нет доступа, а некому получать доступ. Еще, понимаешь, они существуют только в нашей памяти, поэтому они и не воспринимают ничего, кроме нашей памяти. За пределами нашей памяти их нет. В этом смысле они самое несчастное меньшинство.
Я помотала головой.
– Неужели тебе их не жаль? – спросил А. – Представь, ты приходишь домой и не можешь даже новости почитать о событиях в мире. Компьютер не включается. Электричества нет. По радио передают белый шум и ядерный гриб. Вот им и остается околачиваться около родственников. Общаться с друзьями. Придумывать всякую чушь, объясняющую, почему они не видят то, что видят все.
– С. был мальчик умный, – подтвердил наш приятель. – Или мы его таким запомнили. Поэтому он потом сам говорил брату: меня, типа, слишком давно скопировали на примитивную машину, поэтому я весь немного битый пиксель! Даже фоточки внучатой племянницы посмотреть не могу – не вижу, не работает, не настроен! Еще бы, вас бы на трубу МРТ копировали, вы бы вообще с палочкой ходили или с собакой-поводырем.
На собаке-поводыре один из котят чуть было не выскользнул из меня разноцветной шерстяной гирляндой. Умоляю, никаких собачьих метафор.
– Если С. напишет новую песню – а он пишет, между прочим! – ее никто не сможет услышать, – восхищенно продолжил приятель. – Ты сможешь. Я смогу. Но люди в реальном мире – нет. Даже если нас подключат обратно. Даже если мы снова все сломаем и захотим транслировать какую угодно чушь – с песнями С. это не получится. Белый шум, пустота, отсутствие. В этом есть какая-то эксклюзивность! На это все можно смотреть иначе, не отгораживаться от них, ведь они – наша собственная память. Фактически мы сумели оживить собственные воспоминания, понимаешь? У нас теперь есть преимущество перед живыми – мы видим то, к чему у них нет и не должно быть никакого доступа!
Я злобно посмотрела на А. Он совсем не изменился. Я не понимаю, почему подумала о том, изменился ли он, – мы не меняемся. Конечно же, А. подружился с С., ведь до этого у него был глубокий, продуктивный опыт общения с чужими воспоминаниями, мстительно подумала я. Почему он решил встретиться со мной именно сегодня, именно в этот день? Не хотел общаться наедине? Хотел что-то объяснить?
– Я вас оставлю, – вдруг сказал наш приятель. – Там С. третий сет играет. Возвращайтесь быстрее, ну. Вдруг там новая песня? Прикиньте, какой эксклюзив! Несуществующее порождает новое!
Я взяла А. за рукав и подергала.
– Сколько котят? – спросил А. Раньше он тоже так спрашивал.
– Я знаю, что ты сейчас скажешь, – выпалила я фразу, которую репетировала уже больше месяца на случай, если где-то случайно столкнусь с А. – Что моя тоска и переживания на твой счет связаны с тем, что при жизни я была привязчивая и липкая, неприятная и тревожная и сходила с ума всегда, как только со мной решали прервать общение, – и лишь поэтому мне так плохо и вся моя боль – это лишь я сама, а не пульсирующая катастрофа нашей любви, но. Но.
