И прижимала руки к горлу, и грызла себе запястья, и вот уже начала кашлять надсадным кашлем сердечным, как тогда, в свои шестнадцать.
– Я просто хочу понять, – повторял А. – Я ничего не хочу знать, ничего знать о тебе не хочу, и о нем не хочу – да выйди же! что ты тут стоишь, при чем тут ты, выйди куда-нибудь, мы сейчас быстро разберемся и уедем, мы уедем, слышишь? Я не останусь тут, мать твою, не останусь, только выйди, и лучше поскорее, я не хочу тебя видеть, я не хочу тебя запоминать, видеть рожу твою не могу – вышел, вышел немедленно! Черт, ну какой он неприятный, почему он нас боится? Объясни теперь – почему она появилась, откуда она взялась – ты о ней думала? Ты думала о ней, когда думала обо мне?
– Н-н-нет, – тряслась жена, качая головой. – Я только п-п-предполагала, что ты тут быстро утешился – с ней вот – вот с этой вот, – что вы воссоединились теперь в царстве мертвых, как Ромео и Джульетта.
– Вместе в вечности, – зло выпалила Джульетта, качнувшись в деревянном кресле так резко, что у нее стукнули зубы. – Сорок тысяч мужчин и женщин в день. Как Ромео и Джульетта. Сорок тысяч мужчин и женщин в день. Как-то иначе я представляла себе счастье. Завтра еще сорок тысяч. Давай будем как они.
– Что она несет? – взвизгнула жена. – Что она несет?
– Спустилась последняя ночь печали, – улыбнулась V, и по ее подбородку потекла струйка крови из прокушенного языка. – И она поняла, что больше не может. Она больше уже не может. Нет больше сил у нее. Заебалась вконец ваша Джульетта.
– Я просто думала, что вы с ней – и все! И на этом все, и ты счастлив, и все у тебя хорошо! – бормотала жена. – Ты же звучал счастливым, когда мы созванивались, и я подумала: ну и отлично, он утешился со своей первой любовью, наверное, она даже нарожала там ему чего-нибудь, чего там вы можете нарожать, я же не думала, что ей шестнадцать, хотя черт, очевидно же, что шестнадцать, но и в шестнадцать реально родить, только не после смерти.
– Что она несет! – заоралa V. – Заставь ее заткнуться! Ты говорил, что мы просто заедем на часик – заедем на часик к твоей бывшей жене, к вдове твоей чертовой, – и на этом все! Ты не говорил, что вы будете тут выяснять что-то про меня! Что за херню вы несете оба!
– Как я мог быть с ней! – возразил А., который как будто не слышал того, что кричит V. – Она не была человеком, она не была вообще, даже если бы она и была, она умерла слишком рано, она умерла в двенадцатом, мать твою, в две тысячи двенадцатом году умерла от лейкоза – тогда еще лейкоз не лечили толком, ничего не лечили, от онкологии люди умирали, ничего не сохранялось, ничего не сохранилось, не осталось от нее ничего!
– Сука! – орала V. – Предатель! Что значит – не осталось?! Что значит – не сохранилось?! Вот же я, вот же я, я же вот тут, сволочь ты, я же тут, ты же сам меня как-то восстановил, если ты считаешь, что ты меня восстановил, – а ты меня из чего-то восстановил? Из ребра, сука мизогинистичная, да?
– У меня она не была такая истеричная, – клялась жена-вдова. – Нормальная была девочка, добрая, музыку любила, «Битлз», Бетховена и тебя, всё как ты рассказывал, – или это книжка такая была? Или нет, истеричная, да? Ты говорил, что мать у нее. С матерью что-то было.
– Истеричка! Шизофреничка! Двинутая! Вся в мать! – выла V, ритмично изо всех сил ударяясь пятками в пол и вцепившись себе в уши так, словно они были мясными наушниками с самой ужасной музыкой в мире – и не выдрать, не выкорчевать. – Господи, да прекратите вы! Прекратите! Пожалуйста! – И она разрыдалась. А. никогда не видел ее плачущей, и в этот момент он почувствовал себя чудовищно, но остановиться было уже невозможно.
– Она не должна была тут появиться! – кричал он жене сквозь непрекращающиеся уже крики и проклятия V. – Не должна была! Потому что я не уверен, существовала ли она на самом деле!
– Сука! Мразь конченая! Не слышу тебя! Не слышу! Связь плохая, перезвони! – выла V, размазывая по лицу кровь, слюну и бело-розовую пену.
– Что значит – существовала ли? – кричала жена. – Ты мне рассказывал про нее все в подробностях! Каждую родинку ее сраную описывал! Ты меня так не запомнил за столько лет совместной жизни, как ее за десять дней какой-то херни! Я все время тебя к ней ревновала!
– Пусть бы вы сдохли оба! – не унималась V. – Я никогда! Я никогда! Я никогда не буду больше забывать купить талончик на автобус во всех следующих жизнях! И никогда не буду больше умирать в шестнадцать! Клянусь! Клянусь! Больше никогда! Только пусть это прекратится, пусть это прекратится, пусть это скорей закончится, а-а-а-а-а!
И она стала страшно, по-совиному завывать.
– Да, у матери ее тоже припадки были, ты рассказывал, – пробивался сквозь вой скрипучий, противный голос жены. Как он полюбил ее, как он вообще на ней женился, с этим ее крякающим неприятным голосом?
– Да не было никакой матери! – закричал А. – Ее самой тоже не было! Я придумал всю эту историю, придумал ее, придумал!
– Ложь, ложь, ложь! – почти лаяла V. – Тварь, тварь, тварь!
– Какое «придумал», ты мне кассеты ее показывал! Ты их всю жизнь хранил! Я после твоей смерти их выбросила – огромный мешок! – кричала жена.
– Я их купил в магазине старья, потому что мне очень было нужно, чтобы она существовала, я так хотел верить, что она была! Но о ней знала только ты одна, и больше никто. Я ее, может быть, специально для тебя придумал, я уже не помню! И вот она тут – полностью выдуманный, черт подери, человек – в качестве нейрозомби! Ты понимаешь, понимаешь вообще, что происходит? Ты понимаешь, что это значит?
V начала сипеть, хватаясь за горло. Упала с кресла, изо рта у нее еще активнее пошла пена, она стала размазывать ее по паркету мелкими швейными движениями тоненьких бледных пальцев. А. в оторопи смотрел на нее. По телу V пробежала волна, еще волна. Она вдохнула всей грудью – резко, страшно, с каким-то консервным нехорошим звуком, будто рвется под ножом раздутая жестяная банка.
– Помоги же ей! – закричала жена.
А. не мог сдвинуться с места – он смотрел на V, смотрел и смотрел. Он столько раз в юности представлял себе ее смерть, что теперь не мог понять, что происходит – пантомима памяти или что-то более зловещее и неназываемое.
V затихла. В кухню вбежал муж бывшей жены-вдовы – видимо, его испугали крики. Присел около V, схватил ее за птичье прозрачное запястье.
– Она же мертвая, – тихо сказал он. – Что вы с ней сделали?
– Она не может быть мертвая, – сказала жена-вдова. – Мертвые не умирают.
А. молчал.
Он не знал, что сказать, и боялся, что все, сказанное им, будет использовано против него.
* * *
После небольшого и уже довольно бессмысленного разговора А. попрощался с женой-вдовой и ее мужем (он был уверен, что больше никогда с ними не увидится), завернул мертвую V в отнятое у жены старое подарочное одеяло-гобелен с дотошно вышитым на нем каталогом НЛО, являвшихся американским летчикам в шестидесятых, и поехал хоронить ее у озера, в котором они еще два дня назад купались, когда были, наверное, счастливы. Несмотря на то что одного из них не существовало.
